Агранов вскочил, сильной рукой ухватил за грудки, удерживая от падения. Дважды хлестнул по щекам, потом плеснул в лицо водой из стакана.
– А ну, не распускаться тут! Скажи спасибо, что здесь и в одиночку. В Бутырке, в камере на сотню мест куда как веселее…
За спиной Волович уловил движение, обернулся. У двери уже стояли два чекиста с голыми петлицами.
Агранов подтолкнул к ним Михаила.
– Арестованный, руки за спину, – скомандовал один из конвоиров. – Голову не поднимать, по сторонам не смотреть. Шаг вправо, шаг влево считается побегом. Марш…
Ну вот, наконец и прозвучали те самые сакраментальные слова!
Волович глубоко со всхлипом вздохнул и шагнул навстречу неизвестности.
Из записок Андрея Новикова
…С самого момента возвращения не в первый уже раз я обращал внимание, как изменилось восприятие окружающего родного мира после двухмесячного всего лишь пребывания на слишком своеобразной Второй Земле. Вроде бы там почти все то же самое, но нет. Не только солнечная радиация другая, но еще что-то, ощутимо влияющее на психику. От этого, наверное, все отличия дуггуров от нас и причина столь резкой разницы в направленности эволюции.
За счет другого содержания кислорода в воздухе (не говоря об эманациях и радиациях чего угодно) там возможно существование гигантских инсектов, которые на нашей Земле вымерли еще в Меловом или Юрском периоде. Этим же и иные тамошние чудеса и прелести объяснить можно.
Мне сразу вспомнился депрессивный удар, полученный от дуггуров на Валгалле. И к концу нашего в «Дуггурляндии» пребывания я ощущал почти то же самое, только в значительно смягченной форме. Начал уже сам подумывать о возвращении, во избежание «острого рецидива», но с помощью Скуратова и Надежды все само собой решилось.
Выскочили оттуда – и как из зимнего заполярного Норильска – на Гавайские острова. Хотя сравнение вроде бы выглядит бессмысленным: это на той Земле буйство тропической природы, аквамариновые моря и невероятной синевы небо, отражающиеся друг в друге. На вид – абсолютный рай земной. Но по ощущениям – как раз тот самый Норильск. Пусть и объяснить словами тому, кто там не был, это почти что и невозможно. Ну, если совсем попросту – сильнейшее давление совершенно чуждой ноосферы и не под нас выстроенного биогеоценоза. Просто я за счет перенесенной психической травмы это раньше почувствовал.
Вот и сейчас сидел я перед открытым панорамным окном каюты за своим письменным столом, с обычной чернильной авторучкой над своей тетрадью, записывал кое-что, а больше любовался бескрайним океанским простором, бликами солнечных лучей в ложбинках между увенчанными белыми барашками волнами. Какая красота все-таки! Может, действительно отключиться от всего и прокатиться вместе с Воронцовым вокруг «шарика»? Да не в нашем, оказавшемся довольно неприглядным двадцать первом веке, а в мире Басманова. Какой там у них сейчас год, двадцать седьмой, кажется? Причем – двадцать седьмой в улучшенном варианте, с куда более спокойной международной обстановкой и ощутимо продвинувшимся в сравнении с ГИП прогрессом. Бытовым по преимуществу.
Или на «Призраке» сделать еще одну попытку исполнить юношескую мечту. Прошлый раз курортная кругосветка не удалась по независящим от нас причинам, пришлось вместо отдыха ввязываться в проблемы потомков из две тысячи пятьдесят шестого года, Ростокина с его Аллой из лап оживших покойников и алчных миллиардеров, жаждущих бессмертия, спасать. [126]
Конечно, гораздо романтичнее, если бы сейчас передо мной был иллюминатор в надраенной бронзовой или медной раме, но ради моей прихоти Воронцов не стал бы портить стильную архитектуру «Валгаллы». Иллюминаторы здесь только в помещениях, расположенных в корпусе, – а в надстройке – квадратные и прямоугольные окна, и тем они больше, чем выше расположена палуба и, соответственно, класс кают.
Иллюзию, впрочем, с помощью подобия лемовских «фантоматов», я хоть сейчас могу создать любую. Есть у меня в каюте еще один, имитационный, так сказать, кабинет, копирующий настоящий профессорский в старой московской квартире, и там за нормальным окном – зимняя улица Горького конца пятидесятых годов. Но имитация и есть имитация, годится под настроение, а натуральный вид и свежий морской ветер, шевелящий бумаги на столе, – это совсем другое.
Тут прозвенел звонок, кто-то просил впустить его в каюту. Я посмотрел на телеэкранчик, передающий изображение с видеокамеры над дверью. Этакий аналог прежнего «глазка», очередное свидетельство прогресса. Когда Воронцов «строил» пароход, мы, ребята первой половины восьмидесятых годов, о таких изысках не задумывались. Да их, по-моему, видеокамер размером с винтовочный патрон, еще и в природе не было. У аггров и форзейлей имелись, конечно, но нам тогда просто в голову не приходило такими «девайсами», как сейчас на Большой Земле говорят, заморачиваться.
А теперь есть, и это довольно удобно. Как и многое другое из техники двадцать первого века.
В коридоре стоял Сашка, одетый в подходящие к погоде и ситуации голубые шорты и белую рубашку с короткими рукавами. Вроде как форменная одежда корабельного комсостава для тропиков. С нашивкой «Валгаллы» на рукаве, только без погон. И верно – что же ему, генерал-лейтенантские погоны ВСЮР цеплять? Чересчур манерно, и все роботы и люди из экипажа парохода должны будут каждый раз, увидев его, «во фрунт» становиться? А заслуженные при советской власти погоны медицинского старлейта – тоже смешно.
Он зашел в кабинет, развалился в кресле, немедленно закурил и жестом показал, чтобы я подал ему из бара-холодильника бутылочку пива. Мне вроде как ближе, могу дотянуться не вставая.
– Творишь? – поинтересовался он, кивая на раскрытую тетрадь. К моим записям еще с юношеских лет Сашка относится благосклонно, всегда оказывается в числе первых читателей и часто дает ценные, хотя и ядовитые советы по совершенствованию стилистики и сюжетосложения. При том, что сам не в состоянии ничего литературного изобразить, кроме поздравительной открытки к Новому году и дню рождения (когда их еще писали и посылали).
– Так, помаленьку. Не забыть, чтобы…
– Как будто ты когда-нибудь что-то забываешь, – польстил мне Сашка. Значит, что-то ему от меня нужно. Как минимум – моральная поддержка, неизвестно пока, в чем именно.
– Еще как, – не согласился я. – Канву, хронологию, реперные точки – помню, конечно. А вот нюансы… Если б не записывал по горячим следам, вспомнилось бы сейчас детально, как шли мы (по календарю – полвека назад) вниз по утренней улице Интернациональной в Ессентуках? С утренней электрички в семь двадцать, кажется. Совсем недавно, перед рассветом, прошел короткий дождь, асфальт был еще мокрый, и прибитой пылью пахло, а за оградой Курортного парка птицы свистели и рулады выводили, как на конкурсе имени Чайковского… И ты, помнится, размышлял вслух, удастся ли тебе ту молодую докторшу, с какой мы накануне познакомились, соблазнить, или нет.