– Сразу не получится. Вы сможете вернуться через полчаса?
– Я позвоню вам из редакции.
И Луис вернулся к себе в кабинет, чтобы убить полчаса. Когда он позвонил, у сотрудника отеля имелась для него необходимая информация.
– Чековая книжка была выдана на фамилии Холлоуз и Кокс, а подписал его мистер Холлоуз.
Луис взял такси, чтобы поскорее добраться до банка.
Управляющий заявил:
– Боюсь, не в наших правилах давать адреса своих клиентов.
– Но эти клиенты вовлечены в крупное мошенничество, – попытался настаивать Луис. – Если вы не дадите мне адресов сейчас, очень скоро придется дать их полиции.
– Вот когда полиция затребует их, если затребует, она их получит при наличии соответствующего ордера.
– Скажите, вы чем-нибудь рискуете, если сами позвоните клиентам? Вернее, одному из них. И попросите разрешения дать о нем данные.
– Зачем мне это делать?
– А затем, что я могу вспомнить, как вы помогли мне, когда буду писать статью. Вам же не хочется, чтобы банк был выставлен в ней в дурном свете?
Управляющий всерьез задумался. Но минуту спустя снял трубку телефона и набрал номер. Луис сделал все, чтобы запомнить его.
– Никто не отвечает, – сказал менеджер.
Луис оставил его в покое и вышел на улицу. По телефону-автомату он связался с местным коммутатором по номеру, набранному управляющим, получил адрес. Пришлось снова брать такси.
На подъездной дорожке к дому стоял универсал, набитый багажом. Мистер Холлоуз с семьей только что вернулся после отпуска, проведенного в шотландском летнем лагере. Он едва принялся развязывать веревки, крепившие чемоданы к багажнику на крыше.
Его страшно обеспокоило известие, что кто-то открыл счет в банке, воспользовавшись его фамилией и именем. Нет, он понятия не имел о происшедшем. Да, он мог одолжить Луису свою фотографию, и очень кстати у него нашелся снимок, на котором он был запечатлен со своим другом мистером Коксом.
Луис вернулся в банк, чтобы показать фотографии.
– Ни один из этих двоих не является человеком, открывшим у нас счет, – уверенно заявил управляющий.
Теперь и банковский менеджер был встревожен до крайности. Он тоже уже позвонил мистеру Холлоузу, от чего его волнение только усилилось. Банкир даже не стал скрывать от Луиса тот факт, что на счет поступила очень крупная сумма, уже с него снятая. Она была обращена в ценные бумаги и хранилась в сейфовой ячейке.
Вместе с Луисом он спустился в бронированное хранилище и вскрыл ячейку, арендованную мистером Холлоузом. Она оказалась пуста.
Луис и менеджер переглянулись.
– Здесь след и обрывается, – констатировал журналист.
– Послушай, что пишут: «Ведущий британский эксперт в области изобразительного искусства мистер Джонатан Рэнд считает, что поддельные картины – дело рук самого выдающегося мастера фальсификаций нынешнего столетия». О ком это он, Митч? О тебе или обо мне?
Питер и Митч сидели в мастерской дома в Клэпэме и пили по второй, после завтрака, чашке кофе. Перед ними лежали экземпляры всех воскресных газет, и они читали про себя со смешанными чувствами трепета и ликования.
– Эти ловкие репортеры сработали чертовски быстро, согласен? – спросил Митч. – Узнали все про счет в банке, о сейфовой ячейке и успели взять интервью у бедняги Холлоуза.
– Верно, но как насчет такого пассажа: «Фальсификатор очень умело замел за собой следы, и в Скотленд-Ярде считают, что ему должен был помогать очень опытный преступник». Как мне кажется, «выдающийся мастер фальсификации» – это я, а ты – «опытный преступник». Митч отложил газету и подул на свой кофе, чтобы остудить его.
– Просто все оказалось слишком легко провернуть, а это мы и поставили своей задачей доказать.
– Вот еще хорошая цитата: «Мастерским ходом фальсификатора стали сертификаты подлинности и истории происхождения картин, что для произведения искусства является эквивалентом родословной и при нормальных обстоятельствах считается гарантией его аутентичности. Сертификаты выписаны на официальных бланках фирмы «Менье» – парижского художественного агентства – и снабжены печатями компании. Как бланки, так и печать были, по всей видимости, украдены». Мне нравится это определение – «мастерский ход».
Питер свернул газету и бросил ее через всю комнату.
Митч потянулся за гитарой Энн и принялся наигрывать ритм незамысловатого блюза.
– Надеюсь, Арнас сейчас тоже веселится. Ведь это он оплатил весь розыгрыш, – сказал Питер.
– Мне кажется, он так и не смог поверить, что нам это удастся.
– У меня сложилось такое же впечатление, – рассмеялся Питер.
Митч внезапно так резко положил гитару на место, что инструмент издал гулкий деревянный звук.
– Мы еще не сделали самой важной части работы. Давай приступим к этой стадии.
Питер поспешно допил кофе и поднялся. Оба надели пиджаки, попрощались с Энн и вышли наружу.
В дальнем конце улицы на углу стоял телефон-автомат. Они втиснулись в кабинку вдвоем.
– Меня кое-что тревожит, – сказал Питер, снимая трубку.
– Участие Скотленд-Ярда в расследовании?
– Именно.
– Мне это тоже причиняет беспокойство, – сказал Митч. – Они могли уже все подготовить, чтобы отследить наш второй звонок в воскресную газету. Им по силам проверить здесь все до последнего киоска, оцепить целый район, допросить всех, пока не установят людей, связанных с живописью.
– Так что нам делать?
– Мы неожиданно позвоним в другую газету. К этому моменту об истории уже известно им всем.
– Хорошо. – Питер пролистал справочник до буквы Р, под которой перечислялись номера редакций.
– В какую звонить?
Митч зажмурился и наугад ткнул пальцем в страницу. Питер набрал номер и попросил соединить его с одним из репортеров.
Когда журналист ответил, он спросил:
– Вы владеете стенографией?
Несколько недоуменный голос произнес:
– Конечно.
– Тогда записывайте. Моя фамилия Реналь. Я тот самый мастер фальсификации и готов рассказать, зачем пошел на подделку картин. Моей целью было показать всем пустоту и лицемерие коммерческих заправил лондонского рынка произведений искусства с их первостепенным вниманием к так называемым шедеврам и работам уже умерших живописцев. Десять лучших торговцев Лондона не умеют отличить подлинник от подделки, которую им подсовывают. Ими двигают только алчность и снобизм, а вовсе не любовь к искусству. Из-за них деньги, которые вкладываются в произведения живописи, направляются не туда, куда необходимо, и не доходят до современных художников, действительно в них нуждающихся.