Ох и попал ты, Михаил, ох и попал! Расплачиваешься теперь за невинное желание за границу сбежать от своих благодетелей, прихватив с собой валюты, как в солдатской поговорке про патроны: «Мало, но больше не унести». А ведь мог бы сидеть сейчас на Столешниковом и развлекаться болтовнёй с барышнями, которые вне боя всё же девушки со всеми положенными (и очень занимательными) частями тела, на которые смотреть – не насмотреться.
Или отправился бы прогуляться по бульварам, в окружении соратников и почитателей, выживших в заварухе последних дней, естественно, регулярно подкрепляя силы во встречных кафешках и барах.
А вместо этого думай со страхом, не подведёт ли снова вегетативная нервная система. Уж больно неприятно всё вокруг выглядит. Словно заседание выездной «тройки».
И, от страха собрав в кулак остатки врожденной наглости, Волович спросил, обращаясь к «англичанину», как к лицу более остальных знакомому, если этот термин здесь уместен.
– Это и есть ваше «более подходящее» место? И вправду неплохо. А мы куда-нибудь поедем или так, для конспирации?
Он подвинул к себе ближайший стул и сел, поскольку не видел оснований стоять. Не перед судом же, действительно.
– И скажите мне наконец, в чём причина этой, как бы выразиться, эскапады?
Слово показалось ему подходящим и по времени, и по обстоятельствам.
– Нас же просто убить могли. Тщательнéе бы следовало…
– Ишь ты! – удивился «железнодорожник». – Соображает. Вас, простите, товарищ Волович, как по отчеству?
– Иосифович…
– Ну вот, Михаил Иосифович, считайте, что вы на самом деле у друзей. А то ведь Агранов – действительно страшный человек. Удивляюсь, как вам вообще позволено было одному на улицу выйти…
– На живца, – негромко сказал напарник путейца, который в пенсне. – Нас на него и ловили. Только слегка просчитались. Недосмотрели. Тут товарищ Волович нам подыграл, место уж больно удачное для своего отдохновения выбрал…
В это время тот боевик, что с «Томпсоном», положил автомат на стол, стволом к двери, и потрошил саквояж Воловича. Хоть там и «потрошить» было нечего. Вещь новая, только что купленная, с магазинной этикеткой. И барахлишко в ней ничем не примечательное. Наидешевейшее из наличествовавшего. Как некогда будут писать в рекламах: «Дешевле только даром».
Автоматчик повертел в руках блоки сигарет, бросил их обратно, одну из рассыпных пачек откупорил и тут же закурил.
– А ничего…
Остальные не обратили на него никакого внимания, только Михаил ещё больше разозлился. Вот сволочь – как своим распоряжается.
– Что у друзей – это хорошо, – согласился Волович. – Только кое-кто из друзей меня так ловко из-за стола выдернул, что я и пиво своё допить не успел. У вас не найдётся? А можно и покрепче, нервы-то не железные…
– Никаких вопросов, – кивнул «железнодорожник». – Изобрази, Валя, – это уже автоматчику. – Вину свою мы загладить должны, да и вы разговорчивее станете. Беседа у нас долгая, надеюсь, будет…
– И душевная, – добавил «учёный».
В это время что-то за стеной громко лязгнуло, вагон дёрнулся, так что стоящие едва успели ухватиться за что придётся.
– Яйца оторвать такому машинисту, – спокойно сказал «товарищ» в пенсне, но никто не изобразил намерения немедленно претворить эту идею в жизнь.
– Да, долгая, а душевность – по обстоятельствам. Прокатимся ну хоть до Тулы и обратно. Или в другом направлении желаете?
– Можно до Александрова, там за окном виды красивее… – продолжал наглеть Михаил.
– Никаких возражений, – опять кивнул «железнодорожник». – На Окружную выедем, я распоряжусь…
Вагон медленно пополз, точнее, как всегда, сначала поползли назад столбы и ближние постройки, а потом только стало понятно, что поехал вагон, а всё прочее остаётся на своих местах.
«Валя» поставил на стол бутылку «Шустовского», импортированного из Югороссии коньяка, открытую зелёную жестяную банку с красной икрой и такую же, но синюю – с чёрной. Хрустальную маслёнку, тарелку с французской булкой и нож. Следом появились три (!) очень массивные хрустальные стопки, специальные энкапээсовские, чтоб на ходу со стола не сваливались.
– Чем богаты, Михаил Иосифович. Вагон-ресторан ещё не подцепили. Выпьем за знакомство?
Выпили, только они трое, Волович, «железнодорожник» и «в пенсне». Остальным, значит, не по чину.
Закусили, Волович жадно, остальные – символически.
– Давайте ещё, – сказал «железнодорожник», но налил только Михаилу.
Тот торопливо сжевал целых три бутерброда, потом подряд опрокинул две стопки.
– Вы меня простите, – извинился он, ещё жуя, – пять дней ничего, кроме тюремной каши, не ел.
«Друзья» понимающе кивнули, но ничего не ответили.
Четвёртые пятьдесят грамм достигли желудка. Сразу стало хорошо и почти уже не страшно.
Волович закурил свой «Кэмел», откинулся на стуле.
– А теперь, Михаил Иосифович, давайте по порядку, – предложил «в пенсне». – Кто вы, зачем прибыли в Москву, почему вас тут же арестовал и почти сразу отпустил Агранов и какое отношение вы имеете к Югороссии и её здешним полпредам? Видите, у нас не допрос под протокол, а просто дружеская беседа. Расскажете всё, что нас интересует, тогда перейдём к следующим номерам нашей программы. Идёт?
Волович кивнул и снова потянулся к бутылке. Потому что ни на один вопрос он не имел правдоподобного ответа, а говорить истинную правду… Нет, я с вас смеюсь, как часто говорил Мишин дедушка, самый настоящий одессит, хоть и с двумя высшими образованиями.
После первых же слов президента Паттерсон почувствовал себя несравненно лучше. Всё ж таки одно дело, когда разговор на сомнительную тему ведёт с тобой вице-президент, при живом начальнике никакой реальной властью не обладающий, и совсем другое, если лично Верховный главнокомандующий отдаёт недвусмысленные приказы.
Паттерсон (с помощью предварительно употреблённых нескольких «дринков») даже набрался смелости и попросил господина президента облечь свои распоряжения и инструкции в письменную форму. Неважно, какую именно, лишь бы под рукой был собственноручно подписанный Верховным документ.
Впрочем, как мудро заметил мистер Ойяма:
– Лучше всего, мой дорогой Шелтон, не доводить до ситуации, когда вам придётся давать кому-то объяснения, кроме меня, естественно. В обстановке, которая может сложиться в результате вашей нерешительности, очень многие люди предпочтут обходиться без процедур, с которыми по традиции сопряжено «парламентское расследование». Я понятно выражаюсь?
– Да, сэр. Достаточно понятно. – Паттерсон сглотнул подступивший к горлу комок. Страшно, слов нет, но для чего-то ведь носит он по четыре звезды на плечах? Военному человеку на роду написано хоть раз рискнуть по-крупному, иначе в очередном учебнике его не упомянут даже в примечаниях.