Когда достаточно стемнело, Иван решил ползти. Пулемет он прихватил с собой – все-таки трофей.
Несколько десятков метров он полз, периодически натыкаясь на трупы. Потом осмелел, встал на четвереньки – так удобнее и быстрее. Направление он знает, мимо наших не промахнется. Чужую форму решил стянуть с себя и бросить, не доходя до наших окопов, и это было его роковой ошибкой.
Впереди почудилось какое-то движение, и Иван замер.
Неожиданно с двух сторон к нему метнулись тени, лихо заломили руки, затолкали в рот тряпку, и он услышал долгожданную русскую речь:
– Гля, сбрендил фриц, не в ту сторону пополз.
– А может, это их разведка? Смотри, при нем ручной пулемет…
– Тащим его быстрее к нашим.
Иван едва не закричал от досады, но кляп во рту мешал. Его приняли за немецкого пехотинца! Если бы не форма, потом можно было бы объясниться.
Наши солдаты тащили его не церемонясь, и Иван больно бился коленями о комья земли, брошенное оружие. Потом их окликнули:
– Стой! Кто идет?
– Свои! Федор, ты, что ли?
– Фашиста взяли, к нашим позициям полз.
– Может, перебежчик?
– Командир разберется.
Ивана спустили в траншею. Он задергался, попытался вытолкнуть языком кляп изо рта, но один из солдат тут же врезал ему кулаком в солнечное сплетение, и Иван согнулся от боли.
– Сука фашистская, стой и не выкобенивайся, а то еще получишь!
– Не трогай его, а то сдохнет раньше времени… Веди к командиру.
Они вели его по траншее – один солдат шел впереди, другой сзади. Траншея была извилистая и мелкая, даже плечи были выше уровня бруствера. Потом поворот и вход в землянку, отрытую наспех. Вместо накатов из бревен – дощатая стенка разрушенного сарая.
В землянке горел самодельный светильник, сделанный из гильзы «сорокапятки».
– Вот, товарищ младший лейтенант, немца взяли на нейтральной полосе. В нашу сторону полз, с пулеметом.
– В нашу? – переспросил командир, подумав, что ослышался.
– Так точно!
– Кляп! – приказал взводный. Он был лет сорока, явно из мобилизованных. Имея самое маленькое офицерское звание, для кадрового офицера он был откровенно стар.
Один из солдат вытащил изо рта Ивана кляп, и тот вздохнул полной грудью.
– Э… ферштейн… – Командир подбирал немецкие слова.
– Да русский я! – не выдержав, перебил его Иван.
Солдаты и командир переглянулись.
– Предатель! К немцам переметнулся! Жалко, я тебя на «нейтралке» насмерть не прибил, – вспылил один из солдат.
– Погоди, Фролов! Может, он из полковой разведки, возвращался, а ты его дубасить.
– Летчик я, штурмовик! Самолет утром сбили, к своим пробирался. А форму немецкую надел, чтобы ловчее получилось. Под ней у меня наша форма, и документы имеются.
– Фролов, развяжи ему руки.
Солдат развязал поясной ремень, которым были связаны руки пленного, и Иван стал растирать затекшие запястья. Руки слушались плохо, пальцы занемели.
Вся троица смотрела на него с удивлением. Советского пилота в немецкой форме, да еще захваченного на «нейтралке», они видели в первый раз. Обстоятельства более чем странные.
Иван расстегнул и снял немецкую куртку, из внутреннего кармана комбинезона достал личные документы и протянул офицеру.
– Так-с! Кравчук, старший сержант, двести пятнадцатый штурмовой авиаполк, летчик. А кто командир полка?
– Майор Рейно.
– Немец, что ли?
– Почему немец? Прибалт, эстонец вроде…
– Надо звонить в дивизию – пусть представителя пришлют. Ежели опознает, то заберут. А пока под охраной посидеть придется. Фролов, ты обыскивал его?
– Виноват, не успел. Сейчас досмотрю.
Солдат сноровисто обыскал Ивана и вытащил из его кармана штатный ТТ. Потом принялся за немецкую куртку, достал документы убитого пехотинца. Офицер и эти документы забрал, предварительно просмотрев.
– Фролов, головой отвечаешь, если что…
– А куда же я его дену?
– Да хоть в свою землянку.
– Отрыть не успели, только окоп и траншею.
– Да хоть за руку к себе привяжи. Свободен!
– Слушаюсь. Бери, летун, курточку, пошли.
– Зачем она мне? Это камуфляж для перехода линии фронта.
– Бери, выбросишь за бруствер. Чего фашистскому тряпью у командира смердить?
Они вышли в траншею, и Иван забросил курточку убитого немца подальше за бруствер.
Солдат привел его к стрелковой ячейке.
– Располагайся, летун.
– Я штаны фрицевские сниму.
– Валяй!
Иван снял брюки-галифе, забросил их на поле и остался в своем летном комбинезоне. Из немецкого на нем были теперь только сапоги – так ведь босиком ходить не будешь. Пилотку бы еще на голову, но попросить ее у Фролова он постеснялся. Ему хотелось есть, спать – устал он за день, насыщенный событиями денек выдался. Зато на душе спокойно – у своих он.
Немцы из своей траншеи пускали осветительные ракеты. Хлопок – и «нейтралка» ярко освещается мертвенно-белым светом. Опускается ракета на маленьком парашютике медленно, и на полминуты все движение замирает. Высунулся кто неосторожно из окопа – получит очередь от дежурного пулеметчика.
Немцы дежурили по двое – ракетчик и пулеметчик. Рационально, как и многое у практичной немецкой нации.
Когда ракеты взлетают, хуже всего разведчикам. Тела отбрасывают тени, пулеметчики же патронов не жалели, обстреливая любой подозрительный предмет, а то и просто вели беспокоящий огонь по нашим позициям.
С нашей стороны не стреляли, экономя пат-роны.
Оба устроились в стрелковой ячейке. Было тесно, но Иваном вдруг овладело чувство внутреннего спокойствия. Угодить в ячейку может только минометная мина, пули и снаряды мимо пролетят.
Постепенно обоих сморил сон.
К утру Иван проснулся от холода – над полем висел густой туман.
В окопах и ячейках зашевелились, поднялись, стали разминать затекшие руки и ноги.
– Пожевать бы сейчас да закурить, – мечтательно произнес Фролов. – Небось вас, летчиков, до отвала кормят.
– Я бы так не сказал, – хмыкнул Иван.
– Две недели назад, еще до немецкого наступления, у нас в тылу подбитый немецкий самолет сел. Большой, экипаж несколько человек. Так у них шоколад был, в плитках. Представляешь?
– Думаешь, у нас так же?
– Я в авиации не служил, не знаю, – уклончиво ответил солдат.