— Ну что ж, неплохо. Завтра оставишь салон на Игорька и к двум ко мне. Должен приехать американец, чем-то наш бизнес его заинтересовал. Будешь переводчиком. Дело, мне кажется, несложное.
Назавтра в два с четвертью я добросовестно переводил вопросы зарубежного гостя и ответы шефа. Понимал я процентов восемьдесят — восемьдесят пять, о чём честно предупредил обоих. Шеф промолчал, а американец сказал со смехом, что восемьдесят пять процентов правды достаточно для любых переговоров, даже межгосударственных.
— Молодец, Андрей, справился, — похвалил, наконец, и шеф. Что мне было надо, я всё понял.
Всё это с гордостью первого ученика я рассказал Анне Михайловне, не умолчав о похвале Георгия Карповича.
— Так и сказал, что благодаря тебе всё понял? — переспросила она.
— Дословно, — позволил я себе неточность.
— Забавно. У Георгия Карповича английский на уровне родного. А американец — тоже хвалил?
— Не то, чтобы похвалил, но сказал, что моего словарного запаса вполне достаточно… Между прочим, если бы ты его увидела, не уверен, что смогла бы устоять. Моя мама в молодости была влюблена в одного американского артиста, отец говорил, что все стены были завешены его портретами. Грегори Пек. Так этот — ну просто копия.
— А, — сказала Анна Михайловна, — старина Джимми. Полное имя Джеймс Кенвуд. Боюсь, что в этой ситуации, Андрюша, ты в большей опасности, чем я: интересуют его исключительно мальчики, и, желательно, в военной форме. Такая вот маленькая слабость. Русский отдел ЦРУ, когда-то работал в Москве под крышей не то «Таймса», не то «Геральд трибюн». Накрыли его наши органы с молоденьким курсантом. Курсанта, понятно, под жопу из училища, чтобы не продавал Родину, да ещё извращённым способом, а Джимми фотографии в нос, ну и перевербовали. Сейчас на его месте любой только посмеялся бы, а тогда времена были пуританские, и у них ещё больше, чем у нас. И русский, Андрюша, он знает получше тебя, потому что подготовка была покачественней твоей. Представляю, как они с Георгием Карповичем веселились, слушая твой перевод. В общем, ясно, что тебя опять проверяют. Что-то мой муженёк тебе готовит, знать бы только — что? С тех пор, как я перестала интересовать его в постели, мы почти и не разговариваем. Раньше он много чего мне рассказывал, даже вопреки служебной инструкции, а теперь… Ну, не будем гадать — время покажет.
Чего-чего, а гадать я не собирался. О будущем я вообще не думал, можно даже сказать, что думать о нём я себе запретил. И не только под влиянием разговоров с Гришей. Всё было ясно и без него.
Какое, в самом деле, будущее? — Дети? — Семья? У меня была прекрасная любовница, о женитьбе на которой нечего было и думать, и Дашка, которой я тоже должен был уделять внимание, не скажу, что делал это через силу, но о женитьбе на которой тоже речи не могло быть. И всё-таки какая-то смутная мысль, отчётливо сформулироваться которой не давал я сам, сидела где-то в глубинах моего сознания. О том, что, может быть (если сможет), когда-нибудь (когда?) я найду место (где?), где скроюсь от (от чего и от кого?), — в общем, что-то в этом роде.
А пока что день за днём я сидел в своём шикарном кабинете, принимал клиентов, а в основном получал приказы шефа и спускал их, так сказать «вниз», а затем выслушивал отчёты и передавал их «наверх». Бывали, хотя и редко, задания иного рода: так пару раз я съездил в Калининград и один раз в наш филиал в Минске. «К своим крестникам» — как выразился шеф. И туда и туда надо было отвезти какие-то документы и какие-то привезти оттуда. Из Калининграда во второй раз я возвращался на машине. Зная, что её происхождение вполне может оказаться сомнительным, на литовской границе немножко поволновался, но всё обошлось. Пользуясь тем, что ехал, а не летел, позволил себе задержаться на сутки в любимом своём Вильнюсе. Остановился, как когда-то, в гостинице «Драугисте» и вечером в ресторане даже поискал глазами Аготу. Но, увы, не нашёл.
С Анной Михайловной мы встречались или у меня дома или в комнате отдыха при кабинете. Машиной фирмы — Джипом с тонированными стёклами — я практически не пользовался, а в моей стёкла были обычными. Правда, и в ней мы пару раз крепко пошалили — но это уже просто для, как говорят в цирке, куражу, так сказать, для большей остроты ощущений.
В очередной приезд в «имение» я застал родителей непривычно озабоченными. На мои вопросы о причине озабоченности они отмалчивались или отвечали: — Да. — Нет. С чего ты это взял? — До обеда копали картошку, потом отец сказал «На сегодня хватит», и мы пошли мыть руки. За столом, когда выпили по рюмке, отец спросил:
— Андрей, а ты был знаком с Дорошенко?
— Дорошенко? Что-то знакомое… Нет, не знаю. Не могу вспомнить.
— Это тот, о котором вчера вечером говорили в «Новостях», — вставила мама.
— А! Которого вчера застрелили? Замначальника порта?
— Ну да, — сказал отец.
— Слышал в новостях, — сказал я, — но знаком? Не мой уровень.
— Ты в городе тоже не последний человек, — сказал отец, — вполне мог его знать.
— Не путай, — сказал я, — Замначальника порта. Порт у нас один, а таких салонов, как мой, в городе с десяток.
— Ну и слава Богу, — сказала мать, — а то мы с отцом уже переволновались.
— Да как не волноваться, — сказал отец, — в городе убийство за убийством. Может, кому-то и твоё место спать не даёт.
— Человека со стороны на моё место не поставят, — объяснил я, — а если кто-то из моих подчинённых, то шепнут что-нибудь начальству, донос напишут… Пока, вроде, в моё кресло охотников я не видел. Короче говоря, таких, как я, увольняют, а не отстреливают.
— И сколько же развелось этих киллеров, — сказала мама, — подумать только: наёмные убийцы. Раньше о таких только в книжках про Средневековье читали, а сейчас — пожалуйста! И откуда только они взялись?
— Откуда, откуда… — сказал отец, разливая по второй, — в Афганистане научились, да в горячих точках. Сначала по врагам стреляли, а потом — за кого заплатят.
— Ну ты, отец, скажешь. По врагам — это ж совсем другое дело. У нас, считай, поколение отцов — все воевали, но убийцами-то не стали.
— Время было другое, — сказал отец. — Народ держали в ежовых рукавицах. Да и тогда было всякое. Только мы не знали. А сейчас — вообще делай, что хочешь. Теперь вместо закона деньги.
— И какие их матери рожали? — сказала мама. — А сами они? Ну, я понимаю, из ревности, ну, ещё что-нибудь такое… А тут — человек, которого ты не знаешь, просто за деньги… Да как же они живут после этого?
— Ладно, мать, — сказал отец. — Хватит о грустном. Давай неси пироги, зря, что ли, всё утро у плиты простояла. Вон, у Андрея уже слюнки потекли.
Возвращался я, как всегда, на электричке. Народу было много, но не битком, как иногда. Ближе к городу я вышел на площадку покурить. Хотя я, наезжая к родителям, одевался скромно, но всё равно довольно заметно выделялся среди брезентовых плащей и ватников. В тамбур из вагона за мной вышли двое парней. Один — высокий, длинноносый, с пижонскими усиками, делавшими его лицо ещё более отталкивающим, и второй — пониже, лицо простое, нос картошкой и почему-то в шляпе. Я встал у двери. Они подошли вплотную.