— Соседями! — отвечала, малость ополоумев от волнения, Федька. — А я-то как за тебя беспокоилась! Малашка мне все передала, и записочка твоя — при мне! Если бы только знал, как я сейчас рада!
— А знала бы ты, как я рад!
— Я знала, что непременно тебя увижу! Мне ведь все время музыка мерещилась — помнишь, первый дуэт Прометея и Пандоры, где пантомимное адажио и дуэт?
— Федя, ты не поверишь — и у меня этот дуэт в ушах звенел! Словно бы кто наигрывал на клавесине! — признался Санька. — И — раз, два, три…
Он отпустив Федьку, сделал глиссад, другой, настолько ловко, насколько это было возможно на снегу и в валяных сапогах. Федька глядела на него влюбленными глазами, обмирая от счастья. И вдруг отбежала, чтобы пойти ему навстречу, тоже с глиссадами, тоже с плавными движениями рук и плеч, даже с правильными взорами, сопровождающими искусно сложенные кисти, хоть те кисти и были в меховых варежках.
— И — раз, два, три! — пел Санька, делая ронд-де-жамб правой ногой назад и откидывая стан для поворота. — И — раз, два, три!
— И — раз, два, три! — подпевала Федька, выводя ту же мелодию и танцуя навстречу.
Прометей увидел оживленную огнем любви Пандору, та увидела первого в жизни и заранее любимого мужчину! Золотые нити волшебного огня притянули их друг к другу — и родился танец, вовсе не тот, что однажды в зале, гораздо лучше того! Ибо и в самом сказочном сне бы не привиделось Федьке, что она танцует с любимым под луной. Только шубка, которая была ей тесновата в груди, мешала ужасно — рук толком не поднять и не развести.
У нее закружилась голова — ни одно вино не было до сих пор столь хмельным, как свежий и холодный воздух, и она танцевала, не чуя под собой ног, плавая в сплошном счастье, как золотая рыбка в прозрачной воде.
На сцене такой танец невозможен — только на утоптанном раскатанном снегу, по которому можно скользить и делать аттитюды, и легко поворачиваться, и смеяться вслух; если бы кто-нибудь раньше сказал Федьке, что бывает и такой рай, морозный, со снегопадом, она бы не поверила, но сейчас — другого не желала.
Их несло друг к дружке, этого требовала музыка, одна на двоих, этого требовал дуэт, но и сами они тоже хотели обняться вновь. И обнялись, и прижались, и Санька был в полнейшей растерянности — как оно все случилось?
— Феденька, голубушка, — сказал он. — Вот ведь диво… как же я вовремя бежать решился?..
— А с чего ты вдруг? — спросила Федька. — Ты ж передавал, что у тебя сильный покровитель.
— Да черт его, того покровителя, разберет! Я никак не пойму, на кой черт я ему сдался. Все вокруг божатся, что хотят мне помочь, а сами возят меня бог весть куда, то в драку втравят, то за какой-то жирной дурой волочиться велят! Я им говорю — надобно изловить Сеньку-красавчика, он записки передавал, он знает, кто убийца, он пытался Глафиру заманить…
— Погоди, Саня! Сенька-то пропал! Сгинул! Погоди… — тут Федька задумалась, сжимая Санькину руку. — Саня, голубчик, ты в котором доме живешь?
— Вон там, — показал Санька. — Мне бы к Гостиному выйти проще было, да я сдуру след путал. А дом преогромный, заблудиться можно. Ну, я через двор шел, поворачивал то туда, то сюда — и заблудился.
— Преогромный, говоришь?
— Да дурной! Люди в нем живут такие, что черта с два разберешь, о чем толкуют. Иногда мне казалось, что единственный разумный там — попугай. Очень речисто слова выговаривает, как гаркнет «Спр-р-р-раведливость востор-р-р-ржествует!», так и…
— Да это ж Цицерон! Саня, ты только в снег не сядь! Саня, мы все это время в одном доме жили!
— Как это — в одном? Ты умом повредилась?
— Точно — в одном! Ты покровителю своему про Сеньку рассказал — а меня послали его купчиху отыскивать, госпожу Огурцову! Саня, тут хозяин — такой господин, такой…
— Федька, мы с тобой в какое-то дерьмо вдвоем вляпались. Знаешь ли, что мне сегодня делать пришлось? Меня завели в комнатушку, там раненый лежит без чувств, кровавые повязки в тазу валяются. Меня спрашивают: тебе сия харя знакома? Нет, говорю. А они мне: сдается, должна быть знакома. Может, вокруг театра болтался? С береговой стражей вместе пил и к девкам на Пряжку ездил? Да нет, говорю, коли ездил — то без меня…
— Так и мне показывали. Раненый, говоришь?
— Да.
— А я и не догадалась.
— Федя, тут странные дела творятся. Давай-ка уйдем отсюда. Раз уж встретились…
— Погоди, погоди! Уходить тебе никак нельзя! Ведь еще не открылось, кто тот злодей…
— Так изловят подлеца Сеньку — тут оно и откроется!
— Но ведь еще не изловили! Погоди, не торопись, побудь тут еще немного! Эти господа уж знают, где его искать! Потерпи малость!
— Ну, так и быть, послушаю тебя, — сказал, подумав, Санька.
И тут Федька вместо того, чтобы обрадоваться, перепугалась. Жить с Румянцевым в одном доме — о таком она разве что мечтать могла. И встречаться с ним тайком, по ночам, бегать к нему на цыпочках, в одних чулках… и ночная темнота станет союзницей, скроет рябое лицо, придаст смелости обоим…
Радость радостью, а испуг никуда не девался, какое-то нехорошее предчувствие зародилось: лучше будет, если Санька отсюда уберется… Но предчувствие было необъяснимым, и Федька отмахнулась от него.
— Возвращайся к себе, а я войду через то крыльцо, — она показала рукой. — И сойдемся у клетки с Цицероном. Только тихо…
Они вошли в калитку и, словно вздумав надолго расстаться, разом ухватили друг дружку за руки. Потом Санька побежал вдоль стены и завернул за угол, а Федька взошла на крылечко. Ей было жарко, она вся взмокла от пляски и от волнения, дышала полной грудью, и холодный воздух отчего-то был полон блаженства.
Она постучала, дверь тут же отворилась, как будто Григорий Фомич караулил в сенях.
— Входи, сударыня, — проворчал он. — Воду кипятить не стану, а теплого молока принесу. Молоко на ночь полезно.
— Да, Григорий Фомич, очень полезно! — с радостью воскликнула Федька. — Что господин Шапошников?
— Недавно пришел. Велел сказать, что спозаранку ждет в рабочей комнате.
— Я непременно буду!
Она побежала в палевую комнатку, спеша поскорее скинуть валяные сапоги, шубку, платок, хоть чуточку принарядиться, подрумяниться, побрызгаться духами. Там уже было немало ее вещиц, в том числе и нарядная косыночка из тончайшего лино, придающая груди своими складками воздушную пышность. И косу следовало распустить, волосы взбить, чтобы получился пушистый ореол вокруг головы, и, намотав кончики на пальцы, смастерить нечто вроде буклей, выпустить на грудь, прихорошиться! Как хорошо, что были куплены и косыночка, и скляночка с духами: хотя разум бурчал, что-де напрасная трата денег, но сердце твердило: а вдруг?
Федька бесшумно проскользнула в гостиную и присела на канапе, сперва разложив юбки во всю ширину, потом подобрав сбоку, чтобы Санька мог сесть рядом. Он появился так же бесшумно, подошел, опустился и, чтобы удобнее было шептаться, протянул руку по спинке канапе у Федьки за спиной — это было почти объятие! Она же наклонилась к избраннику души и пристроилась щекой к его плечу.