И сделаны они не из реек и папиросной бумаги — они прочные, на каркасе из специальной проволоки, и обтянуты легчайшей тканью.
Наши с дедом змеи, как правило, застревали в соснах, что росли возле дачного участка, иногда они запутывались в ветвях так высоко, что приходилось перерезать бечевку, и тогда змей пропадал.
Он был виден снизу, но снять его было нельзя.
И он торчал там и торчал, а потом начинались дожди, и бумага рвалась, и он падал на землю — груда почерневших склизких реек и какие–то мятые, грязные лохмотья.
Дистанционное управление змеем, между прочим, тоже возможно — через бечеву, нитку, верёвку.
Но мне всё–таки кажется, что слово «дистенциальный» происходит от какого–то другого, вот только я никак не соображу, от какого.
Точнее, я что–то чувствую, но не могу вспомнить.
Нечто похожее я слышал на уроке в самом конце последней четверти.
Во второй половине мая.
Тогда ещё было не так жарко, тогда ещё шли дожди.
Мать начинает собирать мои вещи.
Вначале она достаёт из шкафа сумку — её мне купили в прошлом году, когда отправляли в лагерь на Азовском море.
Лагерь оказался полным дерьмом, про море я вообще молчу. Впрочем, кое–что хорошее там всё же было.
Она мне потом написала несколько писем по мейлу, но после третьего отвечать я перестал — заленился, хотя целоваться с ней было прикольно, а больше она ничего не разрешила, даже потрогать грудь.
Сумка большая, её надо таскать на плече, бывают ещё сумки с колесиками, но такую мне не купили.
— Что ты возьмешь с собой? — опять спрашивает мать, и я опять говорю, что не знаю, что мне, в принципе, всё равно.
Мать выгребает из шкафа мои майки и начинает сортировать.
Эта — в сумку, эта — обратно.
— Наоборот, — говорю я, — положи вот эту, а не ту!
Мать свирепеет.
Она всегда заводится сразу, но и быстро отходит.
Отец — наоборот.
Мать говорит, что у отца толстая кожа и её трудно пробить. Но уж если пробьешь, это надолго!
Как–то отец не разговаривал со мной целую неделю.
Я ничего такого не сделал, я не таскал его сигареты — я вообще не курю, я не смотрел его видеокассеты с порнухой. Они у него правда есть, это не шутка.
Я всего лишь потерял компакт–диск.
Точнее, не потерял, у меня его украли.
В школе, из сумки, какой–то козёл — узнал бы кто, набил бы морду.
Но диск пропал, отец устроил кипеж и не разговаривал со мной целую неделю.
Мать выгребает из шкафа джинсы.
Синие, голубые, белые, чёрные.
Зачем мне столько штанов всего–то на две недели?
Хватит двух пар, синей и голубой, для чёрных сейчас слишком жарко, а белые быстро пачкаются, и их надо постоянно стирать.
Не Симба же будет это делать, а мне самому в лом!
Я всё пытаюсь понять, откуда взялось слово «дистенциальный», и — наконец — что–то нащупываю.
Дело было действительно в школе, на одном из последних уроков литературы. Нам объясняли смысл термина «экзистенциальный» — что это значит, я так и не понял, но само слово мне запомнилось.
— Положи голубые и синие, — прошу я матушку, — мне хватит!
— Сам бы положил, — ворчит мать, а потом спрашивает: — А поедешь в каких?
Правильно, нужно выбрать, в каких штанах я поеду, а вторые положить в сумку. То есть класть надо не голубые и синие, а только голубые. Или только синие.
Голубые мне нравятся больше, поэтому я решаю ехать в них.
В голубых джинсах и белой футболке с надписью «Don’t touch».
Футболку мне откуда–то привёз отец в прошлом году.
По–моему, из Испании, хотя надпись на английском.
«Don’t touch».
«Не трогай!»
То бишь не замай, не лапай, отвали, убирайся.
Я иду по улице и меня не стоит трогать.
В лагере на Азовском море у меня была другая любимая майка, с надписью «Who is my girl?».
Кто моя девушка?
Девушка нашлась на второй вечер, ей тоже было четырнадцать, и она в первый раз в жизни приехала на море.
Ей жутко не повезло: море было Азовское, а это просто чахлая, мутная лужа.
Я гордо рассказывал ей, что такое настоящее море, а сам смотрел на её грудь.
Хотя назвать это грудью было трудно.
Если судить по тому, что творится под майкой у матушки.
Интересно, какая грудь у Симбы, наверняка меньше, чем у матушки, но больше, чем у той девчонки из лагеря.
Девчонка прочитала надпись на майке, засмеялась и сказала:
— Я!
Дистенциальный коблоид самодовольно улыбнулся и решил, что пришла пора вдвоём прогуляться вдоль моря — отчего–то мне захотелось сделать это так, как показывают во всяких глупых фильмах, на которые отец натыкается во время ежевечернего заппинга.
В этих фильмах парочка берётся за руки и бредёт по мелководью навстречу закату.
Или, ближе к полуночи, — в сторону картинно нависающей над морем луны.
Я взял её за руку, и мы потащились по азовскому мелководью, от воды несло не свежестью, а гнилью, и была она чересчур тёплая. Я бы даже уточнил — отвратительно тёплая.
Временами под ноги попадались то ли камушки, то ли ракушки, хорошо ещё, что ни один из нас не порезал себе пятку.
Мы шлялись так по воде минут пять. А потом вернулись обратно на берег.
— Свитер, — сказала матушка, — надо обязательно взять свитер, вдруг погода испортится.
Дай ей волю, она засунет мне ещё и куртку, и шапку, и осенние ботинки.
— Хорошо, — сказал я, — положим свитер, и хватит.
— А на ноги? — спросила мать.
— Сандалии, — сказал я.
— Возьми кроссовки, — сказала мать.
— Зачем? — удивился я. Кроссовки–то были старые, потрёпанные. — Жара вон какая стоит, что я в них ноги парить буду, ещё грибок заведётся!
Грибковый аргумент, похоже, показался матери убедительным, но свитер она мне всё–таки всучила.
Ещё я положил в сумку несколько компакт–дисков, пару любимых видеокассет, одну с «Люди в чёрном», другую — с последними «Звёздными войнами».
— Почитать возьмёшь что–нибудь? — спросила мать.
Она явно намекала на то, что надо взять почитать что–нибудь из школьной программы.
— Нет, — сказал я, — ничего пока не хочу читать…