— Побили, говоришь? Ну, этот стаканчик уж точно не раскокают. Пятнышки видишь? Это я по нему дробью садил. Свинец на стенках остался.
— Чем больше я с тобой общаюсь, Грызун, — Барин взял стакан, повертел в руках, — тем больше убеждаюсь, что ты раздолбай. Редкостный. Ты ствол с собой таскаешь, чтоб патроны жечь? Денег много?
— Да не… это я в порядке эксперимента. Вначале то я его ботинком вдарил, мимоходом, так, слеганца. Ну, он не разбился, я тогда об стену его. Ё-макля, целый! А с дробовика уже потом. Звенит только, и хоть бы трещинка.
— Где нашёл?
— На Дикой, говорю же… в столовке заводской бывшей. Точнее, не в самой столовой, в зал не совался, ну его на фиг, там на полу лохмотья какие-то чёрные, и воняет зверски, в общем, стрёмное местечко. Я его… это… на кухне взял. Через окно залез, мерцало там за котлами, думал, арт какой-нибудь, оказалось, просто «свет-плесень». Разрослась, зараза, что твой куст, так и сияет, а рядом стакан этот валяется. Ну… дальше знаешь.
— Интересная вещица. Сколько стоит, сказать не могу, — Барин постучал стаканом о край стойки. — Ботаникам передам, а там уж как повезёт. Может, просто десятка, а может, и десятка косарей. Не угадаешь. Завтра выясним. Да… того… не фонит он случаем?
— Чистый… только тепло от него идёт, если постучать. Даже сквозь рюкзак спину грел.
— Действительно, артефакт. Ну, ещё будешь?
— Не, хорош на сегодня. Пойду я, Барин. Совсем мне что-то хреново, — Грызун вытер тыльной стороной ладони пот со лба. — Колбасит не по-детски. Простыл, чёрт… отлежаться бы.
— Выздоравливай.
Грызун ушёл, а Барин снова взял стакан и начал его рассматривать. Хмыкнул. Вновь постучал о стойку. И вдруг отбросил инстинктивным движением, вздрогнул. Лицо на секунду скривилось в крайнем отвращении, но Барин тут же с удивлением поднял брови.
— Чего это я… странно. Странно…
И бармен начал тщательно вытирать руку полотенцем, не сводя глаз с закатившегося под столик стакана. А я слышал, как тоненько, хрустально позванивает воздух над гранёными боками, и видел, как вспыхивают на стекле почти невидимые паутинки малиновых разрядов…
* * *
До чего же паршиво… я сидел на кровати и вот уже минут пять ждал, когда же, наконец, перестанет кружиться голова. Состояние было похоже на знаменитый «вертолёт», знакомый всем, кто перебрал лишку и пытался после этого заснуть: закрываешь глаза — мутит, пялишься на потолок — он убегает куда-то в сторону, а кровать под тобой превращается в центрифугу, медленно набирающую обороты. Разница была в том, что я не пытался заснуть, а скорее, наоборот. Вот только получалось это не так быстро, как хотелось бы.
Первый раз я отрубился, как только открыл глаза — серая пелена застила свет при первой попытке занять вертикальное положение. Вторая была удачнее, но я всё равно потерял сознание, хорошо, хоть на пол не свалился. Сейчас я пробовал не вырубиться в третий раз, и на это уходили все силы. Точнее, то немногое, что от них осталось.
Должно быть, я сейчас красавец. К зеркалу, ясное дело, подойти я пока не мог, но вид собственных рук, бледных, костлявых, с выступающими венами и трясущимися пальцами говорил о многом. Лицо на ощупь тоже было интересным — щетина, давно превратившаяся в бороду, и глубоко ввалившиеся щёки…
Мысли, вялые, густые, как патока, текли медленно и лениво. Кто я? Где я? Хорошие вопросы… мутная одурь не давала сосредоточиться ни на одном из них, и поэтому я просто осмотрелся, благо, комната закончила уже свою бешеную свистопляску.
Когда-то крашенная белой краской, но уже сильно облупившаяся дверь. Панцирная койка в углу, аккуратно заправленная, с шерстяным одеялом и плоской, «казённой» подушкой; на наволочке видна синяя, размытая после многочисленных стирок печать. Три застеклённых шкафа — два с книгами, третий занавешен изнутри белой тряпкой. Репродукция «Моны Лизы». Её мягкая, загадочная улыбка сейчас казалась ироничной: «что, сталкер, хреново?»
— Есть немного, — просипел я.
Интерьер, вроде, знакомый, где-то видел… вот и столик узнаваемый, с парой детективов в мягких цветастых обложках, плетёный, ветхий на вид стул, циновка на полу. А вон там в прошлый раз сидела Хип, возле подслеповатого окошка. И запах знаком, болотом припахивает и ещё какой-то медициной. Больничка, похоже.
До двери я добирался как гордый лев. В смысле, на четвереньках. Занять вертикальное положение у меня не получилось — пол буквально выворачивался из-под ног, и я довольно чувствительно приложился об него после первых двух шагов. Три с половиной метра до двери превратились в марафонскую дистанцию — я окончательно обессилел и улёгся на бок. Доски пола приятно холодили кожу, в остальном же удовольствия было мало: сердце колотилось о рёбра, снова начала накатывать пелена, не хватало воздуха. Да-а… что же это со мной такое?…
— Ну, короче, случай был. Не поверишь! — знакомый тенорок. Никак, Кося?
— Не поверю, — согласился хриплый бас.
— Да погоди ты. На Свалке это было…
— А у тебя всё только на Свалке и происходит. Врёшь, так уж хотя бы ври интересно.
— Да правда, ей-богу! Слепых псов видал когда-нибудь?
— Не, не видел ни разу. Вчера родился…
— Невыносимый ты человек, право слово. Дослушай сначала, а потом трынди, чего хочешь. Короче, видел я слепыша одного. Аж мурашки по коже… две головы, представляешь!
— Удивил…
— Да не, не как обычно, спереди. Это бывает. А у того вторая башка вместо хвоста, чисто сзади торчит, маленькая такая, и с глазами, блин. И ещё тявкает, представляешь! Хотел я в эту тварь шмальнуть, да патрон перекосило.
— Скажи уж, промазал. Я тоже мутанта одного встретил. У него наоборот всё — две задницы. Одна снизу, как полагается, а вторая вместо головы. Чисто сверху торчит. С глазами. Тявкает без перерыва.
— Да ты гонишь!
— Чего мне гнать. Вон зеркало в прихожей, погляди на него, если раньше не видел.
— Иди ты к такой-то маме. Задолбал… — Кося обиделся, умолк, и из-за двери доносились только редкие шорохи. Я с трудом приподнялся и толкнул дверь. Она была не заперта.
Так и есть. Кося. Только вместо привычного заношенного комбеза он был облачён в синие кальсоны и затрапезного вида мятую футболку. Плотная повязка-чепец скрывала обширную лысину, а там, где тайные науки предполагают наличие «третьего» глаза, на повязке темнело бурое пятно. Довершала картину рука в гипсовом лубке. Его неблагодарный слушатель был мне незнаком, хотя отдалённо напоминал Сиониста и вполне мог бы быть его братом. Горбатый носище, смуглая, словно от длительного загара кожа, хотя какой, к чёрту, в Зоне может быть загар кроме лучевого, кудрявая, угольно-чёрная борода и совершенно лысый череп. М-да, колоритный персонажец. Оба молча воззрились на то, что раньше было сталкером Лунём.
— Лунь. Бывший. Я про него рассказывал, — вздохнул Кося после долгого молчания. — Полюбуйся, во что человек превратился. Зомби натуральный.