– Ванечка, принеси водички, – простонала Оля в нос.
– Угу, – ответил Иван, поднимаясь из неудобной постели и накидывая Олин шелковый халат.
– Соленой, там «Ессентуки» в холодильнике, – указывая в направлении кухни, Оля подняла руку и тут же уронила ее на одеяло. – И салфетки…
– Угу.
Через пять минут Иван вернулся с незажженной сигаретой во рту, упаковкой популярного кодеиносодержащего препарата [34] , упаковкой же салфеток, бутылкой водки, бутылкой газировки и банкой маринованных перцев в руках. Разместив все это на прикроватной тумбочке, наполнил стоявшие здесь же: рюмку – крепким алкоголем, а бокал с остатками вина – минеральной водой. Выдавив из бластера две таблетки, Иван подсел к Оле и бережно приподнял ее, дрожащую, удерживая за плечи.
– Давай, открывай рот, алкоголица.
– Невыносимо… умираю… – несколькими глотками запила лекарство Оля. Шмыгая носом, девушка разодрала пакет тут же поданных ей салфеток и поднесла пухлую их дюжину к лицу. Прикурив сигарету, Иван оставил ее в пепельнице, выпил водку, закусил перцем и снова наполнил рюмку.
– Это я-то алкоголица? – с иронией парировала Оля, сморкаясь. – А сам-то, сам-то? – брезгливо откинула влажный ком и вытащила новую партию промокашек.
– Мне взбодриться немного надо, я еще в бассейн заскочить хочу и…
– Ща нажрешься и утонешь, – обратив на Ивана наполненные слезами глаза, Оля улыбалась сквозь белый бумажный «намордник». – Ой, Ванечка, как же хорошо тебе мой халат, – вдруг довольно проворковала она.
– И на слона налезет. Как ты из него не вываливаешься?
– Дизайнерская вещь – так задумано. Халат-парашют, – Оля снова легла. – Холодно так, с-с-с-с-с, быр-р-р, кошмар… умираю… Спаси меня, спаси сейчас же, – она взяла руку Ивана и приложила к своему лбу.
– Подожди, сейчас лекарство подействует, – абсолютно уверенный в обратном, ответил он, поглаживая Олю по голове.
– Я говорила, что ты похудел еще? – все так же в нос спросила она, глядя на Ивана из-под полуприкрытых век.
– Говорила, говорила. Ты при каждой встрече мне об этом напоминаешь. Достала уже! – раздраженно отвечал Иван. – У меня комплекс уже. Знаешь ведь, я бы больше мяса на себе иметь хотел.
– И не надо тебе мяса больше, и вообще, приходи уже к нам в модельный бизнес – будем вместе по подиуму ходить. Так и вижу тебя в скинни [35] , в сапогах высоких… замшевых. И в песце, – гнусаво продолжала подруга.
– Господи, почему ж в песце-то? – усмехнулся Иван, но тут же внутренне содрогнулся, вспомнив некогда просмотренный ролик о том, как сдирают шкуру с живого еще животного, которое даже после смертельной пытки, голое, алое, жилистое, лежа в куче себе подобных, все еще тянет носом воздух и прижимает оскаленную морду к своим обрубленным лапам. А через мгновение это леденящее, выворачивающее наизнанку душу зрелище сменилось другой, не менее удручающей и вместе с тем омерзительной картиной: мама, а точнее то, что от нее осталось, развалившаяся у него на коленях. – Не, не пройду я кастинг. Внешность у меня не модельная, – с горечью отвечал Иван.
– Очень хорошая у тебя внешность, обалденная просто, – и Оля потянула Ивана на себя. – И волосы так здорово отросли. Вот так и носи, или пускай даже еще длиннее будут… вот где-то так, пускай, – Оля ткнула пальцем в его ключицу.
– Оля, Оля, отпусти меня, – хрипло посмеивался Иван, тщетно пытаясь отогнать волну мучительных воспоминаний, а также отцепить Олины длинные, с ярким маникюром пальцы от халата.
– Ну, побудь еще немного, Ванечка, – промурлыкала она.
– Надо идти, мой хороший, – коснувшись губами ее плеча, ответил Иван.
Обняв Ивана за шею, Оля запустила пальцы ему в волосы.
– Тебе понравился мой подарок, Роза? – спросила она.
– Угу. Очень.
– Будешь носить?
– Уже ведь, – Иван потряс запястьем.
– Тогда ступай, злыдень. Нет, подожди, иди сюда, – и Оля впилась в губы Ивана долгим глубоким поцелуем, и тот, ощущая прилив возбуждения и легкую приятную дрожь, ответил действием взаимным, однако, спустя мгновение, понимая, что пройдет минута, и он с собой не совладает и уж потом не выберется от Оли до следующего вечера, решительно отстранился. Недовольная, Оля отвернулась к стенке.
Одевшись, Иван «опрокинул» еще рюмку, отнес водку и перцы обратно в кухню, и там, стоя у окна, вновь закурил – глубоко затянулся и, выпустив кольцами дым, набрал на стоявшем на подоконнике телефоне номер своего лучшего друга.
– Алё, – раздался бодрый голос Николая.
– Спишь?
– С чего это?
– Ну, не знаю… самолет там… перелет…
– Приползай давай, – весело сказал Николай.
– Минут через сорок. Ой, нет, через час. Я в магазин заскочу, надо чего-нибудь?
– Конфет.
– Конфет… – задумчиво повторил Иван, поглощаемый новой сильной спасительной волной. – O’k. Ванну наберешь мне?
– Душем обойдешься, – засмеялся Николай и отключился.
* * *
– Позвонишь вечером? – слабым голосом спросила дрожащая и шмыгающая носом Оля, когда Иван склонился над ней и коснулся губами щеки.
– Не-а, – ответил он и вышел из комнаты, а затем и из Олиной квартиры. Закрыв дверь, он опустил ключи в почтовый ящик.
* * *
…«Три часа уже», – безо всякого расстройства или раздражения подумал Иван, слушая доносившиеся из чьего-то окна «No summer’s high, no warm July, no harvest moon to light one tender August night…» [36] , и необычайное чувство радости и возбуждения просто распирало его изнутри. Улыбаясь счастливой красивой улыбкой, Иван подошел к рассевшимся на скамейке бомжам, вынул из заднего кармана джинсов пачку денег и, выбрав из нее пятьдесят, а затем еще столько же долларов, положил на край скамейки. Все, как один, без определенного места жительства граждане смотрели на него с недоумением и испугом, вернее, казалось Ивану, как на придурка. Тогда он отделил еще одну бумажку, отечественную – ценностью в пять тысяч, прикрыл ею «зелень» и, как бы извиняясь, пожал плечами и быстрым шагом устремился прочь…