Наконец я понял, что этак додумаюсь до сущей околесицы, и пошел к Ване. С ним и провел остаток дня, отправив Свечкина в Гостиный Двор — бегать по лавкам. Все равно я не мог ничего предпринять — а Ваня во мне нуждался. Он непременно хотел вымолить прощение за свой побег. Я сказал ему, что он попался в лапы к опытному мошеннику-конокраду, и даже более опытный человек не устоял бы, потому что мошенники умеют пользоваться нашими слабостями.
Разбудили меня в шестом часу утра.
— Алексей Дмитрич, одевайтесь! — сказал Гаврюша, просунув голову в приоткрытую дверь. — Мы с добычей! Сейчас молодцы ее в недостроенный амбар потащили.
— Да как же вам удалось?! — вскричал я.
— А просто — Яков Агафонович велел денег не жалеть, а народ в усадьбе небогатый. Одному рубль, другому два — вызнали, в каком флигеле отлеживается хозяйский гость. Сговорились со сторожами, а сторожа — латыши, господ не любят. Они псов привязали, наши молодцы ночью забрались в окошко да того мазурика и вынесли. И все его добро с ним вместе, так что пусть хозяин думает, будто гость сбежал.
— Точно — партизаны! — воскликнул я. — Я живо соберусь, я человек флотский, а ты беги, буди Якова Агафоновича.
— А он уж в амбаре!
Гаврюша подождал меня, и мы поспешили на речной берег.
Московский форштадт просыпался рано. И на что уж многолюдны были улицы, по которым уже прохаживались разносчики снеди с лотками и корзинами да сбитенщики в длинных фартуках, со своим огромными чайниками да подвешенными на груди держалками для стаканов, проезжали в сторону Карловских ворот телеги огородников, а того многолюднее была река: причаливали рыбацкие лодки, выгружали корзины со свежей рыбой, от верховьев шли струги, последняя ночевка которых была на Даленхольме, ползли извилистые плоты, перевозчики доставляли в форштадт островных жителей, служивших в Риге, а на острова везли провиант, мешки с зерном, а то и лошадь, и корову. Это было бодрое, деятельное утро в предместье, и приветно звонили колокола Благовещенского храма, так что я высмотрел меж крыш его купол и перекрестился с невольной улыбкой, ощущая в душе чувство благодарности Господу за ясное солнце, за свежий речной ветер, за румяные лица встречных.
Недостроенный Яшкин амбар был не самым лучшим местом для допроса пленного. Так думал я, подходя к нему с Гаврюшей, — строение на бойком месте, стоит нашей добыче пискнуть — народ тут же обратит внимание. Оказалось, купец Ларионов подошел к допросу со знанием дела — на подступах к амбару Гаврюшу приветствовали те самые молодцы, с которыми он, видать, ездил в Берг, — плечистые и бородатые. Они обнесли здание кольями с натянутыми веревками и сами охраняли его — мало ли что. Каменщики, которых до поры не пускали вовнутрь, сидели поблизости, устроив себе мебель из досок, положенных на заготовленные кирпичи, пили сбитень, закусывали баранками.
Помещение, куда провел меня Гаврюша, было в глубине амбара, без окон, — видать, назначено для хранения самого ценного товара. Свет проникал через щели в потолке. Там меня уже ждал Яша с молодым плечистым мужиком самого хмурого облика. Тут же я увидел и добычу.
Глаза обмотанного одеялом и усаженного на скамейку пленника были завязаны, и сам он был примотан к скамейке толстой веревкой. Во рту его торчала скомканная тряпица. У ног был пребольшой узел с его имуществом.
— Доброго вам утра, Алексей Дмитриевич, — сказал купчина. — Вот, подарочек вам припасли. Делайте ему вопросы, а потом решим, как с ним быть.
— А не заорет?
— Заорет — пусть на себя пеняет. Федот, выковыривай тряпицу.
Когда освобожденный от самодельного кляпа пленник отплевался и физиономия его успокоилась, я встал напротив, полный решимости сегодня же довести дело до конца.
— Добро пожаловать в наши палестины, Платон Васильевич! — сказал я. — Простите великодушно, что с вами невежливо обошлись. Да уж по-всякому не хуже, чем вы обошлись с моим племянником Ваней Каневским.
— Какой я вам Платон Васильевич! — отвечал пленник со злостью. — Платошка давно укатил в Питер! Ваши дураки меня в окошко вытащили, а я тут ни при чем!
— Кто же вы, коли так?
— Я домашний учитель господина Крюднера Андрей Смолянинов.
— Это как же? — несколько растерявшись, спросил я у Яшки. — Все вроде совпадает — и на ту образину, что рисовала мисс Бетти, он сильно смахивает. Неужто промашка?
— Сейчас проверим, — и мой решительный соратник ударил пленника по правому плечу. Тот заорал.
— А ведь бил не больно. Приласкал, можно сказать, а не ударил, — сообщил Яшка. — Алексей Дмитриевич, вот по этому плечику вы и стукнули своей тросточкой, этой самой, что у вас в руке. Гаврюша, глянь-ка — плечо у него не перевязано?
Гаврюша прокопался сквозь одеяло до самой рубашки пленника и заявил, что нашел тугую повязку. Пленник при этом дергался и называл нас неудобь сказуемыми словами, но хмурый мужик показал ему тряпицу — Платон Васильевич и замолчал, тараща на нас остервенелые глазища.
Он соответствовал и описанию Клариссы, и портрету мисс Бетти, и тому, что рассказал о нем Ваня. Здоровенный барин, с волосами поредевшими, но еще темными, с густыми бровями, толстощекий и, видимо, осанистый — когда выйдет во фраке и цилиндре, — таков он был, а на вид я дал бы ему лет пятьдесят с небольшим.
— Я твой должник, Яков Агафонович, — сказал я купчине. — А вам, Платон Васильевич, советую не запираться и отвечать на вопросы прямо. Для чего вы подбили моего племянника бежать с цирком господина де Баха?
— Никого я не подбивал, он сам в ногах валялся, чтобы я помог ему скрыться из дому, — отвечал пленник.
— И вы по доброте душевной снабдили его деньгами и сами привели к де Баху?
— Именно что по доброте. За нее и расплачиваюсь.
— Хорош гусь! — воскликнул Яшка. — Алексей Дмитриевич, вы зря время тратите. Вот как это делается.
Он встал перед пленником, подбочась, и держал такую речь:
— Тебе, сукин сын, бежать следовало сломя голову из Лифляндии, когда липпицианов из табуна увели. А ты, вишь, остался. Не иначе, выдумывал новую каверзу, как коней заполучить. Парнишку ты, подлец, приспособил, чтобы он тебе ворота отворил — стало быть, воровство свое ты еще в столице задумал…
— Не смей называть меня подлецом, я дворянин и майор! — отвечал на это пленник.
— Дворяне коней не крадут и наездников ножами не режут, — тут же парировал Яшка.
Тут меня осенило. Я понял Яшкин замысел — взвалить разом на Платона Васильевича все обвинения, чтобы он отрекся от самого страшного, признав то, которое, по сравнению с убийством, не столь значительно, — кражу липпицианов. Да заодно с перепугу рассказал о событиях той ночи, когда погиб итальянец.
— Уж если дворянин додумался красть цирковых коней, то тут и до убийства недалеко! — воскликнул я. — У преступников убийство свидетелей — обычное дело! Первым вашим свидетелем был Ваня, которого вы запугали. Он ведь не сразу согласился открыто ворота! Вы его выманивали из цирка, а он уже понял, что от вас надобно прятаться! Но вам наконец удалось уговорить его впустить вас на конюшню. И вместе с вами вошли ваши люди — или это были люди приятеля вашего Крюднера?