А в зимовье услышали странный шум. Внутри помещения заскрипели нары, послышалось тяжёлое кряхтенье, стук и наконец-то негромко скрипнула тесовая дверь. В проёме появилось заспанное, бородатое лицо Егора. Он хмуро посмотрел исподлобья вверх и тут же взорвался:
– Итить-тя мать! Ах, ты, чалдон недорезанный! Максимка, задницу на вожжи исполосую! Почему перловку не прибрал вечером?
За его плечами послышался шумное сопение, затем грубоватый, но юношеский голос возразил:
– А Лиза на што?
– Я те дам, Лиза! У ней свой дом, своя семья. Што, она тебе должна штаны стирать? Вставай сейчас же, хватай мешок, а то вся крупа стекёт на землю…
В соседней, стоящей неподалёку, новой избе услышали разговор. На перепалку из сеней выскочил полуголый Филя с ружьём в руках, сонно захлопал глазами, увидел брата, тревожно спросил:
– Что случилось?
Егор успокаивающе махнул рукой – иди, мол, царствуй медовый месяц дальше, мы тут без тебя разберёмся. Филька пригнулся под низкими косяками, юркнул в тёмное помещение назад. По памяти хватил из ведра кружку холодной воды, приткнул к стене ружье, в два шага дошёл до нар и скользнул под теплую, медвежью шкуру.
– Что там? – тихо прошептала Лиза, утопая в его объятиях.
– Да ничего, сами между собой разговаривают, – в тон ей ответил он и запечатал сладкие, малиновые губы любимой нежным поцелуем.
Крепкие руки скользнули по горячим плечам, поплыли на упругие бугорки, накрыли кедровые орешки назревших сосочков. Сильные пальцы в нервном напряжении передали ласку и желание.
– Что ты… что ты… светло уже… – отталкиваясь от него, встревожилась Лиза. – Зайдёт кто…
Но разве возможно отстраниться от цепких рук любимого человека? А он все крепче прижимает ее к себе, не оставляя возможности на отчуждение. Понимая это, Лиза просто предаётся необузданному порыву, ответно обнимает Филю за могучие плечи.
…Недолго пошарив в сумеречном помещении, Егор нащупал прочный посох, вывалился медведем из зимовья на улицу, доковылял до кострища, присел на кедровую чурку. Выбивая из-под рубахи подрагивающим телом утреннюю прохладу, развёл костёр, навесил над огнём закопчённый чайник. В ожидании, пока закипит вода, достал из кармана кисет, забил трубку, подкурил от уголька.
Из избы следом за ним вышел Иван, отошёл в сторону, постоял и, поёживаясь от колкой влаги, протянул руки к огню:
– Вроде лето, а прохладно, как осенью.
– Да уж. Горы холод любят, – в тон ему ответил Егор, затягиваясь самосадом. – Здесь так, в конце августа первый снег пробрасывает.
Помолчали. Иван тоже засыпал небольшую дозу табака в свою трубочку, посмотрел на вершины высоких гольцов, хитро усмехнувшись, спросил:
– День на дворе, пора бы и молодожёнов будить. А то проспят до обеда, когда золото мыть?
– Сладок сок берёзы весной, хороша жена смолоду, – спокойно протянул Егор. – Пусть потешатся. Жизнь большая, ещё наработаются на своем веку. Лучше вон Максима поднимай. Хватит бока мять. Надо еду подогревать, – и рявкнул так, что загудели венцы брёвен. – Эй, племяш! Что, девки снятся? Поднимайся, хватит рёбра ломать. Пора и для живота поработать.
На его слова открылась дверь второй избы. Вышел Филя.
– Чего рычишь? Всех медмедей перепугаешь, – заулыбался он, с хрустом потянувшись, довольно крякнул. – Эх, и утро хорошее!
Братья хитро переглянулись, многозначительно заулыбались, стали наблюдать, как младший брат резво подскочил к таёжному ручью, зафыркал конём, принялся бросать на голый торс пригоршни ледяной воды.
– Ишь как! Горячая, однако, девка попалась! Жар никак снять не может… – загоготал Иван и вдруг осёкся на полуслове, не договорил, насторожился, уставился через костёр на тайгу.
Егор перехватил взгляд брата, выпрямился спиной, разглядывая непонятное движение между стволов деревьев, замер надломленным пнём. Из пихтача по набитой тропе разом выскочили собаки и, виляя хвостами знакомым людям, закрутились рядом.
– Ах, вы, Чирва! Илкун! – ласково протянул Иван. – Никак, Загбой едет! Что так рано? – и уже настороженно проговорил: – И не один…
А там, на тропе, действительно замелькали оленьи рога, серое тело учага и знакомого наездника на нём. Только вот на охотнике какая-то непонятная одежка.
– Да. И не один… – хмуро просипел Егор и опустил голову. – Дождались, однако, гостей…
А за Загбоем – конный отряд. Казаки!
Иван метнулся было за ружьём, да где там! Подъехали разом, встали кольцом – некуда бежать, да и бесполезно. Фуражки заломлены на затылок, кителя распахнуты, лица красные, в руках карабины. Впереди всех – Загбой, пьяный, едва в седле держится. На нём – суконная форма. На поясе – кривая сабля, бьётся о кочки и пеньки. За спиной – ружье. Встал напротив, свалился с оленя, упал на землю, прокатился битым рябчиком к костру, но тут же вскочил и, шатаясь, протянул руки.
– Трастуй, бое! Вот, отнако, гостей вёз! Спирт вёз! Пить толго путем, – растянутой, довольной улыбкой залопотал эвенк и на радостях полез целоваться к Егору.
Но смотрит, лица у братьев недовольные. Не отвечают на приветствие. Угрюмо, исподлобья смотрят на всемогущую власть, которая настигла их и здесь, в таёжной глухомани.
– Что, не ждали? – довольный внезапным появлением, оскалился сотник Кулаков. – Ишь, как мы вас, тёпленькими прихватили!
Чуть в сторонке на кауром коне сидит Дмитрий. Молчит, ожидая поворота ситуации. Вдруг старатели стрелять начнут? Впереди всех, рядом с сотником покачивается в седле пристав Берестов. Выжидает, что скажут мужики.
Но молчат братья, будто оглоблей прихлопнутые. Только Филя бросился к зимовью за ружьём, но тут же будто оступился под грозным окриком Гришки Коваля и резкими, звонкими, предупреждающими щелчками затворов карабинов:
– Куд-да?! Я вот те, враз прошью, только попробуй!..
Из зимовья выглянул испуганный Максим, тут же закрыл дверь, но Гришка, не целясь, навскид бахнул из карабина чуть выше избы, проревел зверем:
– Но-ка! Ходи сюда, милой!
Максим понуро вышел из избы, подошёл, встал рядом.
– Ну вот. Теперь вроде все. Одной только не хватает, – усмехнувшись в усы, протянул Берестов. – Что же это вы, мужики, разве в тайге так гостей встречают?
Загбой испуганно лупит глазами, не понимает, что происходит, почему стреляют и почему так сердито, сурово говорят гости. Выпрямился во весь рост, повернулся к Берестову, осуждающе заговорил:
– Пашто такой злой? Как можно так каварить? Игорка – труг! Иван – труг! Филька – труг! Максим – труг! Зачем гости так плохо хотить?
– Да мы что, мы бы и рады хорошей встрече, да, видно, у хозяев плохое настроение, – спешиваясь с коня, ответил пристав и, снимая с рук перчатки, подошёл к костру. – Что же, здорово, что ли, Егор Исаич? Али своих не признал?