Бородатый швейцар возник, будто чертик из коробочки.
— Сюда нельзя! — заявил он и уперся широченной ладонью мне в грудь. — Назад!
Меня качнуло, в попытке удержать равновесие я облапил вышибалу и поначалу даже повис на нем, а потом осторожно опустил на пол и разжал стиснувшие толстую шею пальцы. Все вышло само собой, у меня и в мыслях не было лишать швейцара сознания, просто невыносимо хотелось выйти на свежий воздух. А еще — сильно кружилась голова.
Едва не теряя сознание, я перешагнул через швейцара и побрел к двери черного хода. Пол раскачивался под ногами все сильнее, и столь же сильно что-то раскачивалось в голове, поэтому в прохладу летнего вечера я буквально вывалился.
Словно рухнул из лодки в ледяную воду.
Раз — и хорошо…
Свет — это боль.
Я осознал это сразу, как только открыл глаза. И потому немедленно зажмурился, но боль не ушла. Она все глубже и глубже вгрызалась в голову, давила в темечко и стучала в виски.
А еще — позвякивание. Легкое позвякивание через равные промежутки времени, словно кто-то размешивал в стакане чай и ненароком задевал ложечкой стеклянные стенки.
Дзинь, дзинь, дзинь.
Позвякивание было даже хуже света. Казалось, еще немного — и у меня из ушей побежит кровь.
«Где я?» — Вопрос пробился через одуряющую боль и заставил взять себя в руки.
Где я, черт побери?! И как здесь очутился?
Я лежал. Лежал на мягком матраце и был укрыт простыней, а потому никакая это не кутузка, не притон и не подворотня, куда запросто может угодить опоенный непонятным зельем простак.
А что меня опоили, в этом не было никаких сомнений. В памяти зияли бездонные провалы, после завершения танца Черной Лилии я не помнил ровным счетом ничего. Духота вкупе с табачным дымом, возбуждением и нервным перенапряжением так подействовать не могли. Не иначе чертов индус подмешал что-то в лимонад.
Проше всего было открыть глаза и осмотреться, но, памятуя о недавнем приступе мигрени, я продолжал лежать со смеженными веками и прислушиваться к легким шорохам и тревожному позвякиванию.
— Вы проснулись? — спросил вдруг женский голос.
Я вздрогнул и открыл глаза. Голос был знаком. Раньше он казался более низким и волнующим, но изменился лишь тембр — человек был тот же.
«Черная Лилия?!» — промелькнуло в голове, и я с изумлением уставился на девушку, которая стояла у стола и длинной железной ложкой размешивала лимонад в кувшине из прозрачного стекла.
Высокая, стройная, черные волосы убраны в простую прическу, бледное лицо с тонкими чертами урожденной аристократки. Выбивались из общей картины лишь глаза, светлые глаза сиятельной; они смотрели на меня с неприкрытой насмешкой. Острые, проницательные, умные.
Домашнее платье строгого покроя с закрытыми плечами и руками нисколько не походило на откровенный наряд экзотической танцовщицы, но ошибки быть не могло. Я помнил этот взгляд. И помнил его по выступлению в варьете…
… Я вывалился из черного хода варьете в прохладу летнего вечера и едва устоял на ногах. Сильно шатало, кружилась голова, но свежесть уличного воздуха прогнала тошноту и прочистила сознание. Звон в ушах стих, стали слышны раздраженные голоса.
«Щелк!» — разложился вынутый из кармана нож.
Но голоса не приближались, и стало ясно, что это не засада, что ждут не меня.
Благоразумие заставило спрятать складной нож; я сделал несколько глубоких вдохов и зашагал по переулку.
Вокзал. Мне надо было на вокзал.
Но голоса звучали все отчетливей, а когда я осторожно заглянул за угол, то увидел, что проход перегорожен конным экипажем. Развернуться и уехать ему не давали двое громил. Один из бугаев перехватил поводья и свободной рукой наставил на возницу наваху, другой пытался распахнуть запертую изнутри дверцу.
Спиной ко мне стоял коротышка; он возился с установленным на трехногом штативе фотографическим аппаратом.
«Какого черта тут происходит?» — хотел было во всеуслышание поинтересоваться я, но вместо этого молча шагнул вперед. Настроения разговаривать не было…
— Ваш лимонад, — улыбнулась Черная Лилия, переливая напиток из кувшина в высокий бокал.
Пользуясь случаем, я слегка приподнял простыню и кинул под нее быстрый взгляд. Вопреки шальному предположению, на мне все же оказались кальсоны, и это обстоятельство не столько разочаровало, сколько заставило недоуменно наморщить лоб.
Да что здесь происходит? Картинка никак не складывалась.
А танцовщица спокойно подошла к кровати и протянула бокал.
— Прошу…
Памятуя о событиях вчерашнего вечера, принимать напиток из рук незнакомки не следовало, но всякая попытка сглотнуть царапала горло наждаком, поэтому я плюнул на осторожность и выпростал из-под простыни левую, лишенную татуировок руку.
Лимонад оказался в меру сладкий, с легкой кислинкой. Я сразу почувствовал себя живым.
Черная Лилия без тени смущения уселась на кровать рядом и принялась с интересом разглядывать меня.
— Идеально! — выдохнул я, отрываясь от бокала.
Танцовщица рассмеялась.
— Вчера ты очень подробно рассказал, как его следует готовить, — сообщила она и многозначительно добавила: — Прежде чем лишиться сознания.
Я откинулся на подушку и отрешенно уставился в потолок.
— Наверное, что-то съел.
— Или выпил, — поправила меня Черная Лилия, поднялась с кровати и вернулась к столу. — Или покурил? О нет! Судя по твоим венам, вколол.
Мое вчерашнее состояние и в самом деле походило на наркотическое опьянение, а поскольку вены усеивали многочисленные точки старых уколов, любые попытки оправдаться прозвучали бы, по меньшей мере, жалко. И уж совершенно точно — неуместно.
— Еще лимонада? — предложила танцовщица.
— Не откажусь, — согласился я и прислушался к шороху под кроватью. — Скажи, удав…
— Нет! — рассмеялась Черная Лилия, протягивая бокал. — Не беспокойся. Я не держу его дома.
— Отлично, — усмехнулся я. — Не хотелось бы ощутить его удушающие объятия.
— Не удушающие, — поправила меня танцовщица. — Удавы не душат жертву, они обвивают ее, сдавливают и останавливают кровоток.
— Буду знать, — сказал я и откинулся на подушку. Слова об удушении вызвали некий подсознательный отклик, словно в памяти вдруг сложился очередной кусочек мозаики.
Вчера я кого-то душил. Это точно.
Бородатого швейцара? Нет, кого-то еще. Но кого?
Фотограф стоял ко мне спиной.