— Батарейки-то есть. Но я тогда не услышу, если кто появится во дворе. Мало ли, вдруг соседи все-таки что- нибудь заподозрили.
— Мне с вами ничего не страшно. Что бы ни случилось, вы наверняка найдете какой-нибудь выход. Не обижайтесь, но вы, мне кажется, настоящий мужчина.
— Спасибо. Знаете, иногда ко мне заходят полковник или два, любопытствуют, как это стекла становятся такими матовыми, вроде как запотевшими.
— О…
— Правда, не так чтобы слишком часто. Но на всякий случай, если такое случится, чтобы вас ни кусочка не было видно. Даже сопения постарайтесь категорически избегать.
Габриель Дунка собрал в охапку три отобранных предмета и положил их перед Эльвирой Спиридон. Убрав с нее драную бумажную простыню, он принялся одевать гостью. Сначала он попытался натянуть на нее свои короткие штанишки с помочами, но, как ни старался, они налезли ей лишь на одну ногу, да и то не выше колена.
— Чувствовал я, что это не ваш размер. Но, думаю, не сдаваться же, не примерив… И… извините меня, я сейчас очень странно себя чувствую. Думаю, это потому, что я к вашей коже прикоснулся. Такое удивительное ощущение — даже голова кружится. Кажется, вот-вот задохнешься…
Отойдя от женщины, он нагнулся к ведру с водой и, окунув туда лицо, стал большими глотками лакать воду. Оторвавшись от ведра, он не стал вытираться, давая воде стекать на шею.
Эльвира Спиридон решила одеться сама. Она натянула на каждую ногу по штанишкам, потом, связав рукавами два маленьких бушлата, кое-как прикрыла себя.
Карлик меж тем гремел посудой. Налив в кастрюлю воды, дождался, стоя возле печки, пока вода закипит, и бросил туда сухих листьев черники. Дав чаю несколько минут настояться, разлил его в две жестяные кружки. Потом добавил в них жидкости из литровой бутылки с синей этикеткой: в ней был денатурат. Наконец, поставил одну кружку на песок, рядом с Эльвирой Спиридон.
— Ваше здоровье. Добро пожаловать. Наверно, сам Всевышний хотел, чтобы все так случилось.
— Ваше здоровье, господин Дунка. Если не ошибаюсь, скоро день Гавриила.
— Очень может быть.
— Надеюсь, я не буду вам в тягость.
— Если не будете двигаться, то, думаю, не слишком. Оставайтесь, пока вам тут хорошо. Или пока мне не придется куда-нибудь уехать. Это может скоро произойти.
— Очень жаль.
— Может случиться, в один прекрасный день я совсем покину эти места. Но уеду не на далекий юг, милая Эльвира, а в Синистру, в музей, на постоянное жительство. Недавно я им себя продал, теперь я — их собственность, им, стало быть, принадлежу. Я свой скелет продал в кунсткамеру. Знаете, они охотно приобретают такие вещи. И что тоже не пустяк — платят вперед.
— О, я и сама слышала, в музее полным-полно всяких диковин.
— Вот именно. Думаю, они тоже беспокоятся, как бы их денежки не пропали. Вопрос: станут ли они дожидаться, пока я естественным путем отброшу копыта? Кто знает: может, в один прекрасный день они за мной сами явятся… Нравится вам чай?
— Я как раз собиралась похвалить.
— Тогда, пожалуй, лучше будет, если мы сейчас замолчим. А то ведь и у стекла есть уши.
На дворе начинало смеркаться; маленькие окна стали синими. Габриель Дунка дождался, пока стемнеет настолько, чтобы в стекле отражалось его лицо, и, вытащив из печи веточку, зажег свечу. Побрившись, растер на влажной коже щепотку чабреца. Натянул на себя желтоватую, застиранную рубашку, пиджачок от старой, еще школьной формы, который, весь в складках, измятый, валялся на дне чемодана. Наконец-то пришел день, когда он снова ему пригодился.
— Вы, наверно, заметили, что я немного волнуюсь, — прошептал он. — Ведь сегодня вечером я в первый раз буду с женщиной. Посмотрите-ка, у меня даже волосы на голове трясутся.
— У вас нет никаких причин для волнения, — ответила Эльвира Спиридон. — Не такое уж это, не знаю какое, особенное дело. Понаслышке вы наверняка знаете, что и как.
— К стыду своему, я не очень опытен в этих вещах. Хотя слава у карликов довольно-таки хорошая.
— Вот и успокойтесь. Подумайте лучше, в каком идиотском положении я.
Габриель Дунка задрожал и глубоко вздохнул. Что ни говори, а смутно белеющие под драным бумажным мешком, тревожащие воображение кусочки женской кожи — это было совсем, совсем другое дело, чем то, самое первое видение, когда женщина появилась перед ним на дороге, мокрая, с сизым от страха подбородком, побелевшим носом и бескровными мочками ушей.
— Не считайте меня деревенщиной, — снова сказал он тихо, взволнованно, — но сейчас я вас ненадолго оставлю. Вернусь, только когда успокоюсь. Не знаю, что со мной, но мне надо уйти, потому что я ужасно странно себя чувствую. Боюсь, как бы мне себя не порешить.
— Хорошо, господин Дунка, идите. Отдышитесь чуть-чуть. А пока вас нет, я, если позволите, буду себе подливать иногда. К тому времени, когда вы вернетесь, я совсем разогреюсь.
Единственная улица Добрин-Сити, которая бежала по дну долины, повторяя изгибы реки, к перевалу, не освещалась уже много лет. Люди, встречаясь во тьме, узнавали друг друга по запаху. Габриеля Дунку, ковыляющего среди луж, что едва мерцали, отражая дальние огни, со стороны можно было принять за собаку. Только шаги его, шлепающие по грязи, звучали не по-собачьи.
Пройдя деревню, он добрался до шлагбаума, который перегораживал въезд на природоохранную территорию; возле шлагбаума стояло караульное помещение. Габриель Дунка и раньше захаживал к полковнику Жану Томойоаге, который много лет бессменно служил на этом посту и тут же, в караулке, жил. Как только приходил карлик, полковник расстилал на полу рубаху в бело-зеленую клетку, вытаскивал самодельные фигурки, вырезанные из дерева, цветные камешки — и они играли партию-другую в шахматы.
В этот раз все было, как обычно, вот только Габриеля Дунку очень уж быстро утомила игра. Полковник Жан Томойоага, заметив, что голова у партнера занята чем-то другим, великодушно предостерегал его от ошибок. И все же в этот вечер Габриель Дунка проигрывал партию за партией.
— Какой смысл играть дальше? — не выдержал наконец полковник Жан Томойоага. — Я и так тебя в пух и прах разбил. Что это сегодня с тобой?
— Надеюсь, ты меня спрашиваешь искренне… Тогда я не буду молчать. Для того я и пришел к тебе сейчас, в такое позднее время. Знаешь, тебе придется кое о чем доложить наверх.
— Ты ведь свой человек, сам можешь это сделать…
— Кому-то нужно сейчас же ехать с известием в Синистру, а я не могу пользоваться фургоном после захода солнца. Дело срочное: попытка перехода границы.
— Ладно, подумаю.
— Не подумаешь, а поедешь немедленно. Нарушитель, видно, задумал что-то очень скверное, на нем даже одежды нет. В данный момент он находится у меня в мастерской. Сделай что-нибудь, чтобы его как можно скорее оттуда забрали.