— Жаль, на этой фотографии оказался тот безобидный паренек, а не ночная гостья. Ты говоришь, Чекулаев прогибался перед ней больше, чем перед именинником?
— Он стоял перед ней, как солдат у Вечного огня, — подтвердила Женевьева.
— Любопытно. Я надеялась, что ты разгадаешь одну загадку, а теперь появилась дополнительная. Ведь Чекулаева с его «братцами» никто не принимает всерьез. Кроме социологов. Согласно одному из опросов, желающих проголосовать за него немного, но многие хотели бы видеть эту фракцию в ЗакСе. Еще недавно я была уверена, что представляю всех чекулаевских спонсоров, из которых главный он сам. Но теперь вся прежняя конструкция ни к черту не годится. За ним стоит кто-то посерьезней.
— Да, ты стала политиком, — усмехнулась Женевьева. — Может, тебе тоже надо пойти в Смольный?
— В Мариинский, — Я уже думала, мне предлагали. Нет, как-то неохота. Захочешь потом написать о них, а тебе скажут: «Да ты такая же!» Лучше буду и дальше заниматься криминалом. Я же не виновата, что в него все чаще лезет политика. И я тоже.
Зазвенел телефон, спаренный с соседним отделом. Помедлив минуту, Юля взяла трубку и секунд пять слушала невидимого собеседника. Потом она внезапно несколько раз повторила слово «алло» тем самым растерянным тоном, когда разговор прерывается короткими гудками. Сказав «алло» в четвертый раз, журналистка столь же растерянно положила трубку на аппарат и недоуменно посмотрела на Женевьеву.
— Звонил Бананов. Говорил, что его держат заложником в каком-то «творожке» и при этом пытают.
* * *
Новые неприятности Бананова, как это нередко происходит в жизни, вытекали из старых. После похабного происшествия в Москве, когда неизвестные дяди провели с ним короткую, но запоминающуюся воспитательную беседу, Лелик решил на время отдохнуть от криминальных тем. Родная редакция охотно пошла ему навстречу и предложила поработать в жанре городского репортажа. Разумеется, Бананову, как журналисту со стажем, надлежало не носиться по городу в поисках сенсаций, а возглавить целый отдел, благо к этому в газете не стремился никто.
Штатных сотрудников под командованием Бананова не оказалось. Зато в его подчинение перешли пять-шесть юнцов и девиц, имевших отношение к журфаку. Одни из них еще не окончили кузницу журналистских кадров, другие же сделали это пару лет назад. Объединяло их одно: все они сейчас мыкались по Питеру, желая где-нибудь напечататься.
Конечно, касса «Городских новостей» не была открыта с утра до вечера; даже штатные сотрудники заглядывали в это приятное место с трехмесячным опозданием. Но, во-первых, «Новости» когда-нибудь да заплатят. Это не многотиражный компьютерный прайс-лист, наобещавший сотрудникам гонорары по сто баксов за страницу, а потом тихо канувший в Лету. Во-вторых, кто часто и альтруистично печатается в газете, имеет шанс попасть в штат. После чего ждать, когда наступят более жирные времена. Да и, наконец, оставалась мелкая человечкина гордыня. «Городские новости» были основаны в незапамятные времена. Газета, правда под другим названием, выходила и в блокаду. И напечатав в ней маленькую заметку, даже про изменение трамвайных маршрутов или новые правила отлова кошек, всегда можно было перед кем-нибудь похвастаться. Поэтому, несознательная, но энергичная молодежь роилась вокруг отдела городского репортажа, как пчелы вокруг улья. Бананову же, подобно пчелиной матке, оставалось следить, чтобы нектар был высокого качества. Кроме того, Лелик иногда позволял себе слизнуть немного нектара. Скажем, забегая вперед, что вот на этом-то…
Особенно хорошие отношения сложились у Бананова с отвязным пай-мальчиком Славой. Перед тем, как выпустить его в большую жизнь, семья научила юношу хорошим манерам. Поэтому, несмотря на серьгу в ухе и сумку, разрисованную непонятными значками, он всегда почитал старших и начальство. Лелик, которому едва исполнилось сорок, давно уже зачислил себя в старшее поколение и каждый раз, обнаруживая у современной молодежи преклонение перед мудростью взрослых, прощал юнцам все. Даже сережку. На днях Слава предложил сделать репортаж про архитектурный вандализм. Бананов с радостью дал ему добро и даже, чего редко бывало с другими стажерами, обещал поставить материал в тот же день, как только он окажется у него в руках.
О своем обещании временный начальник отдела пожалел, когда статья «Дикие художники» оказалась у него в руках в шестом часу вечера. Однако редакционный фотограф уже сделал иллюстрационную съемку, место было зарезервировано, поэтому Бананов с грустью констатировал — сегодня на работе придется задержаться.
Сперва он прочел материал по своей обычной манере: достаточно увидеть первое предложение абзаца и уже понятно, о чем идет речь. Фанаты «Зенита» «Спартака», политиканы с баллончиками краски, просто гопники со своей незатейливой трехбуквенной математической формулой. Что-то про «Алису». Замечательно! С этими черно-красными мальчиками Лелик сталкивался лет десять назад и был рад всегда сделать небольшую гадость поклонникам Константина Кинчева.
Теперь материал предстояло править. Бананов вчитался в первый абзац и начал препарировать текст. Сходство с этим хирургическим процессом усугублялось жирными красными пометками, которые он оставлял на бумажном листе — когда дело касалось правки молодых, Бананов предпочитал использовать любимые чернила советских учителей. Сперва он перевел на русский слово «граффити». Потом он, наморщив лоб, расправился со словом «андерграунд», а, столкнувшись со словом «сублимация», зарылся с головой в словарь Даля. Поиски успехом не увенчались, пришлось бродить по редакции, советуясь со всеми подряд: как проще всего переложить на живой великорусский язык этот фрейдистский термин?
Так Бананов оказался в отделе спорта. Там отмечали чей-то день рождения, и Лелика немедленно пригласили к столу. После прошлогоднего происшествия, когда на голову Бананова свалилась пишущая машинка, многие сотрудники прониклись к нему жалостью и симпатией, в том числе такие незатейливые души, как спортсмены. Отказываться от халявной выпивки Лелик не мог, поэтому тотчас оказался за столом, причем скоро сместился в самую дальнюю его часть. Сотрудники заходили и выходили, однако гость, лишенный свободы маневра, только наливал и наливал.
В девятом часу Бананова наконец нашла дежурная по номеру, и тут выяснилось, что уже сверстанная вторая оперативная полоса простаивает лишь из-за отсутствия «Диких художников». Икая и пожимая твердые спортивные руки, Лелик выбрался из-за стола. Притащившись в свой кабинет, он около минуты вглядывался в листки, разбросанные по столу, — так как, по мнению Маяковского, коза должна глядеть на советский паспорт. В его душе клокотала злость, смешанная с алкоголем: какая еще работа, если уже вечер и пора домой?! Бананов все же сел за стол, вчитался в исчирканный первый абзац. Потом решительно исправил «сублимацию» на «похоть», два раза заменил слово «находится» на слово «пребывает» и даже слово «поэтому» переменил на слово «посему». Подобную операцию он провел в следующих двух абзацах и, желая сделать свой труд более гармоничным, принялся за три замыкающих. Когда он переправлял в предпоследней строчке слово «этот» на «оный», дежурная Татьяна Борисова буквально вырвала из его рук материал, изрядно подправленный и сверху, и снизу, однако девственно-нетронутый в середине.