Напророчил. Зуммер зазвенел негромко, но требовательно.
Унтер-фельдфебель, которого Корнеев выпустил наверх впереди себя, обеспокоенно оглянулся.
– Господин офицер…
– Слышу, – проворчал подполковник. – Не глухой. Ни минуты от вас покоя нет. Помаши самолету и спускайся. Гусев! Ты тоже залезай к нам. Посторожишь фрица. А то я тут и командир, и охранник. Ни минуты личного времени.
Гитлеровец тут же сорвал с головы кепи и так старательно замахал вслед «фоккеру», словно провожал в дальнюю дорогу самого родного и близкого человека. Поглядывая при этом на люк. И как только увидел, что Корнеев освободил проход, выдрой свинтил вниз. И сразу метнулся к радиостанции.
– База! База! Омега полета один на связи.
– Кто у аппарата? – голос спрашивающего не принадлежал давешнему связисту.
– Унтер-фельдфебель Глюкман.
– Да? Ну, тогда ты должен знать, с кем разговариваешь.
– Так точно, господин корветтен-капитан. Я вас узнал.
– Хорошо, Глюкман. Тогда объясните мне, что у вас там, черт возьми, происходит?
– Виноват, господин корветтен-капитан. Я не могу этого сделать…
– Что?! – голос в динамиках и без того не тихий теперь просто загремел. – Да как ты… Да я тебя… – Тут невидимый офицер немного замешкался, видимо не смог с ходу сообразить, чем он может пригрозить штрафнику.
– Виноват, господин корветтен-капитан. Я не могу этого сделать, – спокойно повторил Рудольф, пользуясь возникшей паузой. И с удивлением отметил, что впервые в жизни не ощущает трепета в душе при разговоре со столь высоким начальством. Не зря старая германская пословица говорит: «Wes Brot ich essen, des Lied ich singen» [24] . В том смысле, что теперь у него другое начальство и на прежнее, соответственно, начхать. – Потому что на вверенном мне объекте полный порядок!
Корнеев хмыкнул и показал большой палец.
Теперь пауза тянулась немного дольше. После чего офицер заговорил гораздо спокойнее.
– Если так, то почему летчик докладывает, что заметил на объекте что-то подозрительное?
– Виноват, господин корветтен-капитан, но и это мне неизвестно. Возможно, я смогу ответить, когда вы скажете, что именно вызвало подозрения у пилота. Хотя я сам только что махал ему.
– Я знаю. Но ваши люди… Летчик сказал, что он не понял, чем они заняты. И еще пилот почти уверен, что видел блеск офицерских погон.
– Офицерских погон? – удивление Глюкмана было столь натуральным, что не поверить ему было невозможно. – Простите, господин корветтен-капитан, но это полная чушь. Лично я был бы не против, чтобы на объекте оказался офицер и снял с меня ответственность, но увы, командование не интересовалось моим мнением. Видимо, пыль или какой иной отблеск ввел пилота в заблуждение. Здесь вокруг столько воды… и птичьего помета.
Еще одна пауза.
– Что ж… Вполне возможно. Тем не менее удостовериться не помешает. Я отправил к вам парочку «сотых» [25] . Ждите. Конец связи.
Унтер-фельдфебель отключил микрофон и повернулся к Корнееву.
– Я все сделал правильно?
– Да, – кивнул тот. – А теперь скажи мне, что вся эта чехарда значит? Здесь один из сотни обычных наблюдательных постов или вход в бункер Гитлера? – Гусев дернулся, словно хотел что-то сказать, но в последнее мгновение передумал. – Непрерывная связь. Контроль с воздуха. Дежурные катера…
– Гитлер капут… – машинально брякнул немец. Мотнул головой, посмотрел на русского, понял, что тот шутит, но на всякий случай объяснил: – О, найн, найн… Здесь нет входа в «Вольфшанце», господин офицер. Мы же у берегов Норвегии, а не генерал-губернаторства.
– А жаль, – вполне серьезно произнес Корнеев. – Тогда что же они так вокруг вертятся? Будто медом намазано.
– Медом? Нихт ферштеен…
– Забей. Поговорка такая. Я спрашиваю, почему объекту уделяют такое пристальное внимание? Ведь не только из-за исчезновения гарнизона. Приятного, конечно, мало, но на войне и не такие казусы происходят. Полки сгорают как спички, не то что…
Немец пожал плечами, потом многозначительно постучал себя по погону.
– Господин офицер должен понимать, что это не мой уровень.
– Конечно, Руди… – Корнеев протянул немцу пачку «Imperium». – Оставь себе. Заслужил.
– Данке шён…
– Дыми. Тут ты прав, конечно… Насчет званий и погон, – Корнеев немного помолчал, а потом неожиданно подмигнул: – Вот только не верю я в существование фельдфебелей, которые ну совершенно ничего не знают. Не бывает таких. Ефрейторы – да, возможно. Но сержант… В смысле фельдфебель, не держащий нос по ветру, ни должности, ни звания не заслуживает. Не морочь мне голову, Руди. Давай рассказывай, о чем солдаты шепчутся.
– О высадке англичан, господин офицер, – зачем-то понизил голос Глюкман. – Вроде как бы со дня на день ждут. А с чего все начнется? С захвата дальних НП.
– Вот как? – Корнеев поскреб затылок. – Второй фронт, стало быть, грядет. Интересно… – потом повернулся к Гусеву: – Ваня, ты посиди тут. Покарауль. Немец ведет себя правильно, но зачем искушать судьбу. А я пойду, подготовлю встречу проверяющим. Заодно посмотрю, что вы там такое обнаружили интересное.
Вытерев слезы и получив от дяди гранату, Боженка снова превратилась в ту бесстрашную и ловкую партизанскую связную, какой была в годы оккупации. Когда от проявленного хладнокровия и смекалки зависела не только ее жизнь, но и всего отряда.
– Идите за мной. Там лаз потайной есть. Внутри фонтана. Так его не видно, только если открыть.
Девушка пошла впереди, подсвечивая фонариком под ноги. Остапчук хотел было опередить ее, все же солдат, но Семеняк придержал его.
– Пусть… Потом.
Опытный боец понял командира без дополнительных объяснений. После стресса девушке необходимо было обрести уверенность. Преодолеть страх. А за спиной у других это быстро не получится.
– Здесь. Смотрите…
Бася остановилась возле того места, где когда-то стоял огромный фонтан.
Оценив размеры бассейна, Игорь Степанович удивленно хмыкнул. В областном центре, куда он ездил несколько раз перед войной, возле театра тоже бил фонтан. С ажурной оградкой, лепными фигурками рыб и русалок по краям. С большущей трехъярусной чашей в центре. Струи воды выстреливали вверх со всех сторон, сплетаясь в искрящиеся разноцветные бисерные ожерелья. Красиво… Часами можно любоваться. Ну, так это ж для всего многотысячного города. А здесь? Ради удовольствия пары-тройки буржуев и их гостей? Тогда как в самом Залесье – в центре костел и магистрат. Одним, выходит, развлечения, а другим – трудящимся и бедноте – закон и… слово Божье. К тому же к повиновению призывающее.