– У меня есть брат. И мы с ним похожи. Мы близнецы.
– Брат-близнец? – Я впервые слышала, чтобы она что-то произносила таким довольным тоном. – Как это?
Я улыбнулась.
– Мы вместе с рождения, – ответила я. – Это как будто в мире есть еще одна ты.
– Я не уверена, что мне этого хотелось бы.
– Это не зависит от того, хочешь ты этого или нет. Это просто… так есть.
Доуси молчала. Я наблюдала за ее «ленивым» глазом. «Интересно, можно ли это исправить? – думала я. – Может, есть какие-нибудь корректирующие методы? Или это на всю жизнь? Интересно, что она видит? Кажется ли ей мое лицо неподвижным или оно мечется так же, как и ее глаз?» Но, конечно, Доуси никогда не вылечит свой глаз, даже если это в принципе возможно.
Я вдруг осознала, что откровенно разглядываю ее.
– Сколько у тебя братьев и сестер? – спросила я.
– Двенадцать, – ответила она и повторила: – Двенадцать.
Я была потрясена. Я не смогла бы назвать даже двенадцать родственников. Включая семью Джорджи и моих близких, у меня их было только семь.
Доуси улыбнулась моему изумлению.
– Чем же они занимаются? – спросила я.
– Чем они занимаются? – эхом отозвалась она.
Доуси пожала плечами, и я поняла, каким порочным кажется Эмми и Доуси конный лагерь Йонахлосси. Отец Мэри Эбботт, проповедник, написал дочери о двух маленьких мальчиках, которые жили недалеко отсюда, в горах. Они умерли оттого, что поели ядовитых ягод. Все остальные девочки подумали, что мальчики просто не знали о том, что ягоды ядовитые, но, разумеется, им это было известно. Живя во Флориде, я абсолютно точно знала, какие ягоды можно есть, а какие отправят меня прямиком на тот свет. И, конечно же, эти мальчики проводили в лесу столько же времени, сколько и я, если не больше. Они съели их, потому что умирали от голода. Мне хотелось попросить у Доуси прощения, но за что? За ее невезение, злую судьбу?
Тем временем она наклонилась и засунула туго скатанную тряпку под стол. Мне показалось, что она медлит. Я помогала маме делать уборку, и мне была знакома безысходность, порожденная тщетностью этого занятия. Это была энтропия замкнутой системы, как объяснил мне однажды отец, подбросив монетку.
– Тебе нравится заниматься уборкой?
Доуси засмеялась. Это был дурацкий вопрос. Мама любила убирать, приводить в порядок окружающий ее мир. Но мир, окружающий Доуси, ей не принадлежал. Он принадлежал нам. Я отвернулась, чтобы обуть ботинки и выйти, но тут она заговорила:
– Я отношусь к этому нормально.
Но она лгала, и мы обе это знали.
Сегодня он был грустным и сидел, чуть ли не трагически глядя в бокал с джином. Его рубашка была застегнута криво, и, хотя мистер Холмс был трезв, такая деталь придавала ему игривый вид.
– Пойдем в лес.
Я встала, и мистер Холмс пошел за мной. Я знала, что так и будет, потому что он находился в пассивном состоянии.
Я немного волновалась, проходя через комнаты, которые видела впервые, – через столовую в гостиную с выходящими на крыльцо застекленными дверями. Возле окна стоял стол, уставленный бутылками с узкими горлышками. Я подошла к нему. Это было удивительное зрелище – в бутылках, подобно моделям кораблей, росли различные экзотические растения, которых я никогда в жизни не видела.
– Это все Бет. – Мистер Холмс остановился у меня за спиной. Я вспомнила, что миссис Холмс любит возиться в саду. Он взял одну из бутылок в руки. – Она заказывает семена по почте.
Я знала, сколько внимания требуют эти растения: особые инструменты, тщательный уход. Я не думала, что миссис Холмс способна на такое волшебство.
Задняя веранда явно предназначалась для приема гостей – в углу имелся бар, а перед ним сгрудились несколько столиков, окруженных стульями. Я представила себе, как отцы учениц выходят сюда вместе с мистером Холмсом, чтобы полюбоваться видом и поговорить. О чем? О предназначении этой школы. О цели и содержании образовательных программ для женщин. О том, о чем никогда не говорим мы, девочки.
Я больше не хотела находиться там, куда приходили отцы, чтобы поговорить с мистером Холмсом о своих дочерях.
– Пойдем в лес, – повторила я.
– У меня ужасно болит голова.
– Свежий воздух поможет, – сказала я.
Он открыл сетчатую дверь, выходящую в раскинувшийся сразу за верандой лес. Земля была каменистой, но это было даже хорошо, потому что мистеру Холмсу пришлось бы предложить мне руку, а сегодня он, похоже, избегал ко мне прикасаться.
– Иногда я приезжаю сюда на Наари, – сказала я. Мистер Холмс промолчал. Я все еще избегала говорить при нем о лошадях. – Гораздо приятнее взбираться на ней.
Он засмеялся.
– Тебе лучше? – с надеждой в голосе поинтересовалась я.
– Уже терпимо. Когда я был ребенком, мне приходилось лежать на полу в полной темноте и ждать, пока пройдет головная боль. Всегда на полу. По неизвестной причине мне так было легче. В этом не было никакой логики. Иногда она проходила моментально, иногда длилась несколько дней.
– И ты по нескольку дней лежал на полу?
– Так обычно и бывало. – Он остановился и прислонился к дереву. – Моя гувернантка сидела за дверью и никого не впускала в комнату. Я не выносил ни малейшего шума.
Я закрыла глаза и представила себе маленького мистера Холмса. Он лежал на полу, терзаясь жестокой головной болью, а его английская гувернантка охраняла дверь.
– У тебя была гувернантка?
– Да. Ты удивлена? Моя семья была очень богатой. Она до сих пор очень богата. Ну, чуть менее богата, чем раньше, наверное. Но я уверен, что они по-прежнему на плаву.
Он жестко усмехнулся.
Я не была удивлена, потому что знала, что он из богатеев.
– Мои родители были очень состоятельными людьми. Большую часть года они жили в Европе. У меня была гувернантка. Меня дважды исключали из Гарварда. А потом я встретил Бет. – Я открыла глаза. – Все остальное, как говорят, обычная история. – Его голос изменился. Теперь он звучал холодно и отчужденно.
– Все остальное, как говорят… – я замолчала.
– Все остальное – обычная история, – повторил мистер Холмс. – Я разочаровал своих родителей.
– Я тоже, – прошептала я.
– Но в жизни бывают вещи и похуже.
Я молчала.
– Теа, в юности мы больше всего на свете боимся разочаровать родителей. Нам кажется, что ничего хуже этого просто быть не может. Но это не так. Поверь мне, это совершенно не так.
Я кивнула. Некоторое время мы шли молча. Было тепло, в воздухе пахло весной. Иногда меня возмущала необходимость всегда носить юбку – я никогда не могла играть так же беспечно и безудержно, как Джорджи и Сэм. Но сейчас юбка оказалась очень удобным предметом одежды – она позволяла мне делать гигантские шаги и не отставать от мистера Холмса. Я подумала, что мне было бы жарко в брюках, особенно шерстяных брюках вроде тех, которые были на мистере Холмсе. Они душили бы меня и сковывали бы мои движения.