— Что, думаешь, до Мао в Китае и металлургии не было?
— Понял, не дурак. Вот что… инженер итальянский твой здесь?
— Здесь. В таверне сидит, квасит.
— Дашь мне его на время к моему мастеру для обмена опытом? У меня классные литейщики, но колокольные. Из артиллерии раньше только мортиры лили. «Дельфин» — это их первая проба пера по моим чертежам.
— Однако неплохая у них вышла полковушка, сир, — заверил меня бастард. — Лафет бы ей еще облегчить, и хоть в конную артиллерию зачисляй. Передок позволяет.
— Знаешь, Жан, а это идея. Насчет конной артиллерии. Мне нравится ход твоих мыслей. По крайней мере, лет на пять вперед батарея внезапно выскочивших на поле боя четырехфунтовых «единорогов» сработает как вундервафля. Пока не переймут.
— Ага… Особенно если к тому времени успеешь сделать к ним разрывные гранаты. И пришел тогда за рыцарством толстый полярный лис. По всей Европе. Великий нагибатор Феб пришел, и твой дом труба шатал.
И засмеялся. Потом вдруг посерьезнел и пожаловался:
— Но это не так просто, как думается вначале. Знаешь, сколько мои мастера чугуна перепортили, пока не сообразили, как именно надо делать, чтобы не два-три крупных осколка разлеталось, а хотя бы двадцать средних? Бризантность черного пороха очень плохая. Да и с вязкостью чугуна постоянные проблемы.
— Так что насчет инженера? — повторил я свой вопрос.
— Конечно, дам. Пусть потрудится, пока мы в походе. Ато закис он в море, куда я его взял, чтобы он свежим воздухом продышался. Знал бы ты, какой у них на заводе угар стоит…
— Сколько с тобой народа идет со мной в поход?
Граф в изгнании почесал подбородок.
— Два десятка мосарабов с модернизированными аркебузами. Плюс вся абордажная команда моих негрил — три десятка во главе с сержантом Гавриилом Зеенегро. И мэтр артиллерии Пелегрини с тремя десятками канониров — три расчета на три орудия. Парусную и трюмную команды я оставляю здесь для ремонта корабля.
— Мои корабелы им помогут. Заодно внимательно рассмотрят конструкцию твоих мачт. Кстати, откуда у тебя такое знание парусов?
Бастард мечтательно закатил глаза.
— Большой постер — с точно такой же баркентиной, три года висел у меня в кабинете над рабочим столом. Еще в школе олимпийского резерва в Киеве. Настроение создавал. Вот и запомнилось. Ну а как куда веревки вязать, то фламандцы это и без меня лучше знали. Шебека — трофей, я только мачты поменял. Одни латинские паруса в океане не шибко-то тянули при попутном ветре.
Вдруг замолк и через паузу бросил:
— Переходим на гасконскую мову, сир, а то сюда идет представительная делегация работников феодального труда. А мне так хотелось еще побазарить за то, что сейчас там происходит дома.
Я оглянулся на пирс. Делегация тащилась еще по берегу, вдоль стапеля корабелов. Человек десять. Если считать с охраной.
— Достаточно еще времени, — сказал я по-русски, — чтобы посмотреть твою шпагу. Давно подмывает. Я все-таки музейщик. А это диагноз.
— Нет проблем, сир, — улыбнулся бастард и положил обнаженный клинок на стол. — Так что там у нас дома? Москва стоит?
— Жан Жаныч, ты когда сюда попал? — Взял я в руки эспаду, полюбовался.
Прекрасный клинок, выполненный в технике флам-берга — пламенеющего лезвия. Сразу видно — великий мастер делал. Волны «пламени» не были выточены из готового клинка, а одновременно с клинком выкованы и слегка разведены, как у пилы. Сталь клинка слегка звенела от щелчка ногтем. Клинок был крепкий, но при этом гибкий. У гарды нашел клеймо — три головы мавра, выбитые весьма глубоко в основании клинка.
— В две тысячи шестом, Франциск Гастоныч, — вернул мне бастард подколку.
Посмотрели друг на друга и расхохотались. А потом я выдал краткую историческую справку:
— В Америке президентом выбрали негра. Французы заколбасили Каддафи, потому как полковник набрался наглости и стал торговать «бутилированной минералкой» на их рынках. Путин снова президент России. А про Москву не знаю — давно там не был. Разве что Лужкова сняли как Берию — «не оправдал доверия». Мэрствует Собянин, если тебе это интересно. Батька в Белоруссии все так же у власти. В Киеве опять майдан.
— Майдан? И чем закончился? — Бастард посмурнел лицом.
— Не знаю, я сюда из марта две тысячи четырнадцатого загремел. Он еще там не закончился, хотя гудит громко и активно засирает центр Киева еще с ноября. В этот раз украинские нацисты даже не маскировались. Майдану-тые объявили «Наци-Анальную революцию». Шовинистическую. «Кто не скачет — тот москаль». Вряд ли это понравится другой половине страны. Но, судя по упертости майданутых, которым активно помогают Америка с Европой, весь этот нацистский карнавал может закончиться очень и очень плохо — гражданской войной.
— Давно там к тому шло. Только тлело… Людей жалко. Но хватит нам скорбеть о прошлом ТАМ. У нас с тобой, Франциск Гастоныч, будущее теперь здесь, и только ЗДЕСЬ. И оно пока не очень определенно. Хотя мне тут нравится гораздо больше, чем в прошлой моей жизни. Так что скажешь про клинок?
— Золинген. Мастер Клеменс Хорн, но у нас считалось, что он жил немного позже — в начале следующего века, — вынес я свой экспертный вердикт. — Начальная цена на аукционе Сотбис — от восьмисот тысяч евро. Так что лимон баксов на боку носишь. Гордись.
— Может, это и не Клеменс вовсе, а кто-то из его старшей родни? — предположил бастард. — Не всех же мастеров история запомнила.
— Может, ты и прав, — согласился я с ним. — Клеменсу Хорну еще клеймо с головой волка приписывают и единорога… В любом случае повезло тебе с клинком. И баланс у него идеальный.
— Главное — не клинок, а тот, кто его держит, — гордо заявил бастард и засмеялся. — Доверь дураку стеклянный член, так ведь его разобьет и руки порежет…
Когда сливки делегации, оставив на пирсе охрану, поднялись к нам на полуют, клинок был уже убран, и мы с Арманьяком мирно попивали сидр, закусывая его чищеными орехами.
Прибыли Саншо с парой своих рыцарей, Бхутто, баннерет д’Айю, сьер Вото и оба моих оруженосца.
— Сир, — изобразили они поклон.
— Проходите, сеньоры. Сидра? А то день сегодня жаркий, как будто и не осень совсем. Вы готовы?
Бхутто кивнул мне и передал через виконта де Базан кожаный тубус.
Раскрыв средневековую непромокаемую морскую упаковку для документов, я достал из него свернутый в трубочку пергамент и развернул на столе. Большая печать была уже приложена и прошнурована красной атласной лентой через сургуч. Забыл сказать: пока я мотался по Басконии, ювелир мне сваял большую золотую печать командора ордена Горностая. А канцлером-хранителем большой печати Командарии я назначил, естественно, валета Бхутто. В ранге официала Ордена.
— Жан, конде д’Арманьяк, — произнес я как можно торжественнее, — в присутствии канцлера ордена Горностая и кавалера чести дона Саншо Лосо дела Вега, при благородных свидетелях этим патентом вы возводитесь в звание адмирала орденского флота. Базироваться будете здесь, в Сибуре. Я понимаю, что флота у нас пока как такового нет, но он будет. Глядя на ваш прекрасный корабль, я в этом не сомневаюсь. Но… после коронации я на вас возложу также создание военного флота короны Наварры.