— И?
Он явно к чему-то клонил. Я никак не мог понять, что же с ним. Неужели сердечный приступ или что там у него было подкосило его в такой степени, что он теперь готов спустить все на тормозах?
— Игорь Рудольфович, вы прошли психолого-психиатрическую экспертизу. Как вы думаете, какой вердикт?
Я усмехнулся.
— В сумасшедшие меня хотите записать? Вам ведь это не выгодно? Думаете упечь меня в психушку и грохнуть по-тихому (я перестал выбирать слова)? Вам не хуже меня известно, что СМИ следят за процессом. Для моего адвоката, Александр Петрович, это самый лучший вариант — он найдет способ вытащить меня оттуда.
Пшенка все так же глядел в стол.
— Игорь Рудольфович, не кажется ли вам, что не бывает так, чтобы такие потрясения происходили бесследно? Ну, что-то же всегда остается, не правда ли?
— Вы сами верите в то, что говорите?
— Игорь Рудольфович, я верю в то, что в психиатрической клинике, пусть и тюремной, вам будет спокойней. И комфортней. Вы будете там один. Как мы убедились, одиночество вас не пугает. Это ведь лучше, чем жить в… — Он снова закашлялся, на его глазах выступили слезы. — …В криминальной среде. Разве не так?
Черт возьми, да что случилось? Он предлагал мне, по сути, нечто, что было чревато неопределенностью и не гарантировало мне жизнь, но значительно облегчало мое положение и, безусловно, смягчало приговор. А главное — совершенно точно избавляло меня от общения с нелюдями.
— А какая вам лично от этого выгода?
— Мне — никакой.
— Быть такого не может.
Пшенка помолчал. Сделал знак секретарю, тот удалился.
— Вот что, Игорь Рудольфович. — Он нашел в себе силы снова взглянуть мне в глаза. — Я вас не люблю. И продолжаю считать, что вы намеренно устроили эту катастрофу. Но вновь открывшиеся обстоятельства — а скорее, скрупулезное изучение вашего прошлого — позволяют сделать вывод, что все не так просто. И в основе совершенного вами преступления, возможно, лежат не материальные мотивы.
— А, вот в чем дело. Вакуленко начитались? Он, конечно, гений.
— Да, мы в курсе того, что о вас пишут. Так вот, не исключено, что вы действительно идейный маньяк и таким образом решили проверить на практике то, что утверждали в одной из своих статей. Тогда лишение наследства вас не сильно расстроит, а наказание, попав в психиатрическую клинику на долгое время, вы понесете более чем справедливое.
— Вы поменяли позицию. Отчего это?
— Вопросы тут задаю я… Так вот, если в основе вашего поступка лежала страшная, бредовая идея, значит, вы больны. Больны, и это подтверждают прямые и косвенные факты, которыми изобилует ваше дело, и ваше прошлое, каким бы ни было заключение экспертизы. Это значит — вам будет вменена другая статья, вы отправитесь в клинику, и справедливость восторжествует. Как вам такой вариант?
Пшенка откинулся в кресле.
— Вы у меня спрашиваете?
Происходило что-то невероятное.
— Да, у вас.
— А какие гарантии того, что там, в психушке, меня не убьют? Не введут повышенную дозу какого-нибудь препарата, например? Или что там еще придумает ваш заказчик?
— Гарантии — внимание СМИ. Вы же сами сказали. Этот ваш… журналист. К вам же все рвутся, вы же только с ним общаетесь. Они не дадут вам пропасть.
Вот она, возможность отсюда выйти. Выйти. Не видеть больше ни Пшенку, ни конвоиров, не опасаться того, что в любую минуту придется вернуться к зэкам.
— Что мне нужно сделать? Опять листок мне дадите?
— Вам… нужно написать признательное показание, да… А насчет экспертизы…
— Да, что насчет экспертизы?
— Об этом не беспокойтесь.
Пшенка был страшно бледен. Теперь он был, кажется, просто при смерти.
— Хорошо, я подумаю.
Уходя, я обернулся через плечо, все еще не веря в происходящее — Пшенка как будто опрокинулся ничком на стол, плечи его вздрагивали.
Это было очередное искушение. Или — подлинный шанс? Собственно, почему бы и нет? Да, нужно все обдумать, рассчитать возможные варианты, но разве не это — выйти отсюда — является первым условием моего пути к ней? Разве могу я разобраться во всем том, что со мной случилось, не будучи свободным? Почему бы мне не принять предложение следователя, а уже потом, там, держа постоянную связь с адвокатом и СМИ, спланировать дальнейшие действия?
Я буквально заставил себя лечь и, глядя в потолок, задумался.
Спокойно. А ведь я полагал, что я действительно изменился… Что стоит за этой радостью, этим острым желанием покинуть тюрьму? Только ли стремление к свободе и к ней? Не говорит ли во мне страх, банальный страх перед повторным унижением, перед болью, перед ужасной перспективой жизни среди зэков? И вполне ли я уверен, что там, в психиатрической клинике, мне будет лучше?
Я не мог ответить на эти вопросы, но одно было ясно: я переоценил степень своего преображения и, следовательно, неуязвимости; страх оставался, а был ли это страх боли и унижения или страх навсегда потерять свободу, было не так уж и важно. И — почему Пшенка поменял позицию, ведь просто так он ничего не делает? Значит, что-то случилось? Но что? Прежде чем принимать его предложение, надо, во всяком случае, выяснить мотивы, которые им руководят. Тут не все так просто…
И — как же я напишу признательное показание? Как я признаюсь в том, что убил ее? Был ли я при этом в своем уме или нет, из побуждений ли познания или по другим при чинам я это сделал — какая разница? Как я солгу, как я предам ее?
Мне стало не по себе. Я вдруг понял, что мне, с одной стороны, хочется закрыть глаза, подписать какой-нибудь документ, первый, который мне дадут, и — не думать, не терзаться сомнениями, а просто сделать, и будь что будет… а с другой — остаться здесь, и терпеть боль и надругательства над собой, над своим достоинством, но только не лгать и пытаться докопаться до истины. Мне бы посоветоваться, но с кем? Любое обращение к Вакуленко или Грунину будет расценено ими как слабость; остается только Настя… Только она…
— Слушайте, — сказал я Грунину, как только он у меня появился. — Вы можете устроить мне второе свидание с сестрой? Я просил об этом Вакуленко, но он…
— Э-э… А почему его? Игорь Рудольфович…
— Я не знаю, почему его. Потому что вас не было. Да какая разница! Ну так сможете?
Грунин присел рядом со мной, сжимая в руках портфель. С ним определенно было что-то не так.
— С сестрой? С Анастасией Рудольфовной?
— Да, а с кем же еще!
— Ну… да, конечно. А… Впрочем… Игорь Рудольфович… Гм…
— Что?
— Игорь Рудольфович. — Грунин тщетно пытался открыть портфель, борясь с застежкой, при этом смотря куда-то в сторону. — Вы… — Портфель наконец поддался. — Вот. — Он вытащил оттуда какие-то фото. — Игорь Рудольфович, у вас… у вас есть связи в криминальном мире?