И вот теперь Лич, человек в некотором роде необыкновенный, и при деньгах, и не без связей, и, безусловно, испытывающий к ней какие-то чувства (насколько он вообще мог их испытывать), был избран ею, хотя и нечаянно, на роль конфидента. Этот человек и привлекал и пугал ее одновременно — прежде всего потому, что не пытался затащить ее в постель, и, судя по его немногословию в продолжение всех их немногих и недолгих встреч, наслаждался одним ее видом и обществом.
Сидя в кафе и нервно теребя в руках сумочку, Олеся в двух словах объяснила ему, что произошло. Она даже закурила, чего с ней не было с первого курса. Разоткровенничалась:
— Представляешь? Игорь, это вообще… может, невроз какой-то? Давай, спроси меня… о чем-нибудь? — сказала она и сама испугалась своего предложения.
Лич посмотрел на нее, поморщился от дурного тона сэмпла, раздавшегося из динамиков, установленных над баром, спросил:
— Ты его любишь?
Олеся подалась к нему вперед, глядя на него расширившимися глазами.
— К-кого?
— Хахаля твоего. Грузина этого.
— Нет.
Олеся прикрыла рот рукой, точно это не она сказала. Она никак не могла привыкнуть к тому, что не свободна в ответах.
— Вот видишь, — произнесла она плачущим голосом. — Видишь!
Но Лич, кажется, ничего удивительного в ее ответе не нашел.
— А если не любишь, — сказал он, — зачем тогда замуж выходишь?
Олеся с минуту смотрела на него не мигая.
— Игорь, я… Я же сказала, что… Ну, выхожу. А у тебя, что, есть альтернативное предложение? Долго ты что-то раздумывал. Все вы, мужики, такие. Гонору много, а как до дела дойдет… — Олеся вдруг обнаружила, что говорит совершенно не то, что нужно. — В общем, это мое решение.
Странно, она никогда не говорила с Личевым так смело. Но это, похоже, произвело на него впечатление.
— А ты бы вышла за меня?
— Нет.
— Почему?
— Потому что от тебя не знаешь, чего ждать. Понимаешь? Ты какой-то… весь в себе. Я не про деньги говорю или власть там… это само собой, это женщинам нравится. Но еще им нравится, когда мужчина открыт, обаятелен, а не только мужествен и тверд. Понимаешь?
Олеся смотрела на Личева огромными глазами. Что она говорит, черт возьми, это вообще она говорит?
Лич оживился. Его непроницаемое лицо с обширными щеками приняло человеческое выражение. Он даже чуть наклонился ей навстречу.
— Ты что, подкаблучника хочешь? Бабу?
— Да нет же! Слушай ты, пень стоеросовый, неужели ты не понимаешь, что нельзя замыкаться на себе, на этих твоих дурацких дисках с бреньканьем, неужели ты, — она постучала кулачком себе по голове, — ты не понимаешь, что, если тебя девушка действительно привлекает, нужно быть решительным и не ходить вокруг да около? А если у тебя духу не хватает признаться ей в своих чувствах и сделать ей предложение, если ты только на то и способен, что укорять ее в выборе, который, может и сделан от безысходности, то зачем ты травишь ей душу, зачем задаешь тупые вопросы, прими все как есть и молчи в тряпочку!
Глаза Олеси раскрылись так широко, что, казалось, они вот-вот вылезут из орбит. У нее отвисла челюсть от всего того, что она только что сказала, — она смотрела на Лича и тяжело дышала.
Личев тоже смотрел на нее. Как-то странно. Выражение его лица теперь было не только человеческим, а каким-то — удивительно сказать — виноватым. Он нахмурился.
— Ладно, проехали. — Вынул сигарету. — Вижу, у тебя нет проблем. В личной жизни. — Вздохнул. — А ты изменилась. Свадьба-то когда?
В этом разговоре с Личевым было что-то большее, чем невозможность ответить «да». Очевидно, перемена, произошедшая с ней, была глубже, чем ей представлялось… Вспоминая об этом разговоре, Олеся заливалась краской. Но одновременно — странное дело — испытывала какое-то удовлетворение, даже гордость. Ведь, в сущности, она сказала правду. Не то чтобы она думала о нем, как о потенциальном муже, но ведь он действительно был ей интересен, и ей бы польстило, если бы он не опомнился сейчас, а… одним словом, да, она думала о нем, как о потенциальном муже. И, несмотря на то, что никогда ей не было свойственно задаваться общими вопросами и высказывать суждения в таком тоне, это, вероятно, было то, что до поры до времени лежало в ней, тлело — все эти чувства и мысли в его отношении — и вот вспыхнуло, выплеснулось! Надо же. И что теперь, она его оттолкнула? Вот тебе и «нет»; но каким-то внутренним чувством она понимала, что звонить ему не нужно, извиняться не нужно. И, не додумав, не объяснив себе того, в чем именно заключалась неудача или, напротив, успех этой встречи, Олеся набрала номер Ларисы — именно ей она и звонила изначально.
Через два часа Лариса уже была у нее.
— Ты только не смейся, потому что это не смешно. Я сейчас тебя кое о чем попрошу. Это легко. Сделаешь?
— О чем, бабуль? Тьфу ты! Прости… Ну, да.
— Ок. Задай мне какой-нибудь вопрос, на который можно ответить «да» или «нет». Любой. Только быстро.
Лариса задумалась и, с подозрением глядя на подругу, сказала неуверенно:
— У тебя ПМС?
Олеся несколько мгновений глядела на нее. На лбу у нее выступили капли пота.
— Ты что издеваешься? Ты чего-нибудь полегче спросить не могла? Когда это у меня был ПМС, а? Ты сама на себя посмотри. Реально говорю, Лор. Парня тебе надо. Чтоб он тебя хорошенько… — Олеся прикусила губу, видя, как подруга меняется в лице.
— Ты же сама попросила, — обиделась Лариса, — а насчет парней, не вали с больной головы на здоровую. Кто мне вчера в салоне истерику устроил? Не ожидала я от тебя, мать…
— Ладно, прости. — Олеся дотронулась рукой до ее коленки. — У меня проблемы, серьезно. Какой-то тип в метро меня закодировал, что ли… Короче, на все вопросы я отвечаю «нет», понимаешь?
— Да?
— Нет.
— Клево.
— Ничего клевого.
Олеся внимательно поглядела на подругу.
— Не веришь? Слушай, это серьезно. Клянусь. Спасибо за костюм, кстати. Ты поняла, что вчера… произошло?
Лариса с сомнением смотрела на Олесю. Вынула мундштук, сигареты, закурила.
— Ну и?
— Что — ну и?
— В чем проблема?
— Да ты что, не понимаешь, что ли? Он меня закодировал, этот урод! И теперь… ты что?
Лариса лукаво улыбалась.
— Ты девственница? — вдруг спросила она.
Напряжение. Желание, страстное желание согласиться. То есть солгать. И — неудача.
— Нет.
— Идем дальше. Я — твоя подруга?
— Нет.
Теперь — без всякого напряжения. Как выдох.