Как-то раз он вычитал в учебнике, что одомашнивание привело к тому, что скелет у животных стал более хрупким, что собаки, кошки, лошади и даже птицы, когда их приручили, стали меньше. Ночью он изучал на просвет свою руку, держа ее перед лампой, рассматривал прозрачную кожу, тоненькие птичьи косточки. Наверное, он и есть – кульминация, высшая точка развития человека. Наедине с собой он почти в это верил. Он обладал природной склонностью к чистоте, его взрастили в окружении картин блаженства и просветления, кармы учения. Но где же была реальность? Он жалел, что вырос не среди иудеев, опирающихся на краеугольный камень традиций, которые наделили бы его отвагой рядиться в странные одежды и молиться на людях.
Он стоял у окна. Можно искать бесконечно, можно завершить свои дни на пыльной обочине костлявой и морщинистой развалиной, жующей орехи кола. Где гарантия, что он будет любим, что он достигнет какой-то цели? Пригородная дорога ничего не отражала, только подстриженные газоны да нехоженые тротуары. Знаки «Стоп» отбрасывали вытянутые восьмиугольники тени в лучах далекого заката. И в близком сумраке он видел все это – цепь домов, ряд за рядом, словно вагоны для скота, готовые сорваться куда-то в ночь, в поле, никогда не знавшее шпал, на одну станцию ближе к собственной гибели.
В пятнадцать лет он впервые обзавелся другом, нескладным хулиганом, увенчанным ирокезом, которого привезли в приемную семью из округа Колумбия. Парень попросил у Харви списать, и тот неохотно согласился, зная, что его ответы небезупречны, и они стали союзниками. Чувствовать себя необходимым и достойным восхищения оказалось волнующим переживанием: теперь, вместо того чтобы получать заслуженные колы, оболтус выбился в твердые троечники. Однако несколько недель спустя их раскусили и обоих наказали, оставив после уроков, а когда оболтус решил удрать, Харви представить себе не мог, что останется без друга, и сбежал вместе с ним. Парень не знал, куда податься, и спросил совета у Харви; в конце концов они спрятались в садовом сарае у Пегги.
Следующие два дня парень исповедовался Харви во всех своих преступлениях: кражи, жестокость, сексуальное насилие. Харви отпустил ему все грехи. Они клевали носами, высматривая друг друга в тусклых лучиках света, проникавшего сквозь щели в стене. Смеркалось. Снаружи доносились истерические голоса. Вскоре малолетнему преступнику надоело скрываться, и он решил сдаться. Он не привык жить отшельником в поисках нирваны, медитируя в пещерах, в отличие от Харви, которому это давалось без труда. Ему хотелось произвести впечатление на своего никчемного друга, чей раскаленный гнев заставлял его вскипать и выпускать пары, дерясь с учителями, разрывая учебники надвое, но дружба растопила в его душе все барьеры. По настоянию дружбана Харви прокрался в дом, чтобы добыть еды.
Что будем делать? – спросил хулиган у Харви.
Я поеду к отцу, он в Канаде, сказал Харви, и буду жить у него.
В Канзасе? – брякнул его дружбан.
Нет, в Канаде.
А это где? Ты точно не про Канзас говорил? В Канзасе ни фига нет.
Нет, про Канаду, повторил Харви, с горечью осознавая, что ему придется объяснить свою ложь.
Наверное, это просто некоторые Канзас так называют, тихо сказал дружбан, не желая сдавать позиций. Это было единственное настоящее место, известное ему по фильму «Волшебник страны Оз», который показывали в изоляторе, куда ему вскоре предстояло вернуться. Просветление посылают не каждому. Они сидели во тьме, разделенные газонокосилкой, вдоль стен выстроились секатор, грабли и прочий садовый инвентарь. Пахло землей и прелым сеном. И все-таки они чего-то ждали, что-то вот-вот должно было случиться.
Виргиния – Нью-Мексико
2005–2006
В семнадцать лет, за несколько месяцев до окончания школы, Харви впервые в жизни начал поститься. Он читал о загрязнении окружающей среды и современной диете, о кишечных инфекциях и их влиянии на здоровье и, в частности, на рост. Ростом он вышел пять футов один дюйм, весом – девяносто шесть фунтов и надеялся на последний период созревания. Пять футов два дюйма – это было бы уже совсем другое дело, целый мир отделял бы его от пяти футов и одного дюйма с их сомнительным нумерологическим значением. Когда Пегги вернулась домой, обнаружила его, сидящего по-турецки на покрывале, и узнала о его планах, она не выдержала: но ты и так ничего не ешь!
Разубедить Харви было невозможно. Он прочел также, что голодание может вернуть аппетит, угасший из-за токсинов. Были весенние каникулы, и пока его сверстники, срывая парусину крыш с джипов, наперегонки мчались к побережью или закатывали вечеринки, на которых тискали девочек, знакомых с детского сада, и заблевывали раковины, Харви терял вес. Ему нравилось чувство воздушности, чистоты. Строгим вегетарианцем он был уже более года, но теперь у него появилась иная цель. Он не ощущал необходимости заснуть, но и никогда вполне не бодрствовал. Моча у него стала ярко-оранжевой. На третий день он почувствовал жар. Потом это прошло.
Я больше никогда не заболею, сообщил он матери, завершив пост. Через минуту после того, как выпил стакан яблочного сока, он уже несся в туалет. Чуть позже бутерброд с тофу вызывал у него рези в животе, позже он и его исторг из себя. Через два дня пребывания в школе он вернулся домой с опухшими миндалинами и с сыпью на заднице после сидения на жаре. Он подхватил учебники и отправился домой выздоравливать, возможно навсегда, а его мать после неуверенной прогулки по супермаркету принесла дюжину баночек детского питания.
С абрикосом вкусно, сообщил он ей.
Только есть начинай потихоньку, сказала она.
Возможно, его веру разрушило именно голодание. Годами он видел, как мать переходила от причуды к причуде, слушала кассету за кассетой о подрастающем поколении с позитивным мышлением, гадала по картам Таро с изображением ангелов или стояла перед зеркалом и вскрикивала, словно прогоняя захватчика: морщины прочь! Точно так же она пыталась изгнать шпоры или менструальные спазмы. Но все тщетно. Он рос в атмосфере благочестивых разговоров о просвещении, но не просвещался. Настало время испытать христианство.
На этой же неделе Харви стал «возродившимся в вере». Каждый вечер после школы он забирался в супердлинный белый автобус и ехал на собрания верующих, на собрания с фуршетами и на политические митинги. Он незаметно присоединялся к группам, но когда встревал в разговоры о спорте, о перспективных колледжах или о влиянии сатаны на Ближний Восток, остальные замолкали и глядели на его благостное лицо, вздрагивая от писклявого голоса. Среди прихожан он был ближе всего к маргиналам, составлявшим незначительное меньшинство, – этот мальчик с непривычным двойным именем и размерами, свидетельствующими о вырождении Востока. Тамошняя молодежь была красива, разодета и вполне следовала моде. В первую неделю он снес приличную коллекцию книг по оккультизму в букинистический магазин и избавился от языческих символов своего алтаря, вернув их природе. Он погрузился в Библию, но не мог понять, что делать с книгой, заполненной плотской любовью, грязью и жестокостью. Он все еще плыл без руля и без ветрил. Когда он молился, его глаза язвили слезы, и это не были слезы усердия. Смущенное томление вобрало все – наперсницу, девушку, любовь или видение Бога. Церковь пахла лаком и клеем. Пастор перемежал библейские аллюзии с шутками о трусах Супермена. Певцы бренчали на акустических гитарах, но под синтезаторы и бесконечно повторяли гимны.