Мои губы были полуоткрыты, полностью готовые принять его. Я нежно взяла ртом его член, один раз, второй, потом заглотила настолько глубоко, насколько это возможно. Мы оба были полностью удовлетворены, так как чувствовали, что нам удалось установить контакт между нашими двумя планетами, разделенными бесконечной черной ночью. Я позволяла ему входить и выходить из моего рта. Иногда он заходил слишком глубоко, но это не так уж важно. Я обожала чувствовать, как его фаллос увеличивается во мне, все больше и больше, вплоть до того, что я сама удивлялась, как же я могу держать во рту член таких огромных размеров. Вся моя власть над ним сейчас была здесь, в его члене, который я могла увеличить до невероятных размеров, доставив Луи бесконечное удовольствие. Я чувствовала себя богиней, единственной, кто способен подарить ему вечность наслаждения.
Когда я ощутила, что член Луи начинает пульсировать, а крайняя плоть дрожать, то изо всех сил прижала к себе ягодицы возлюбленного, пытаясь не дать ему отодвинуться от меня, следуя естественному рефлексу. Я хотела, чтобы он кончил мне прямо в рот, я хотела выпить все до последней капли, хотела насытиться этим космическим дождем. Он понял меня и вместо того, чтобы достать свой член, засунул его еще глубже и в это же время опустил большой палец мне во влагалище, которое уже горело от желания. Нам не нужно было даже смотреть друг на друга, чтобы координировать движения. Нами двигали невидимые силы, не позволявшие сделать ни единой ошибки. Свободной рукой я дотронулась до его мошонки, представив себе, что дотянулась до раскаленного метеорита, – эта картинка весьма позабавила меня и заставила улыбнуться, потом я подумала о черной дыре его ануса, куда я осторожно ввела свой указательный палец, и Луи негромко застонал. Думаю, впервые из меня выделилось такое количество смазки. Его рука и простыня были насквозь мокрыми. Мое влагалище так сильно сокращалось, что на мгновение мышцы зажали его большой палец внутри меня. Когда он наконец смог освободиться, то тоже моментально кончил и по моему горлу потекла обжигающая белая лава и в моем рту остался липкий соленый вкус нашей любви. Я проглотила все, как нектар, пытаясь даже распробовать этот вкус.
Теперь у нас оставались силы только на то, чтобы свернуться на грязной кровати, положив руки на самые интимные места друг друга, и сладко уснуть, блаженно осознавая, что мы смогли получить значительный кусочек земного счастья.
Соединенные священной связью татуировок. Сейчас мы с Луи были такими, и с каждым днем эта чувственная связь между нами становилась все крепче. Да, для того чтобы закрепить наш союз, я предпочла кольцу этот несмываемый рисунок чернилами. Насколько я помню, обручальные кольца не очень-то мне помогали…
Кстати, интересно, а Дэвид снова использует обручальное кольцо Гортензии? То самое, что было предназначено мне, наверняка появилось уже на пальце Алисы. Чтобы проверить свою теорию, я пролистала не один глянцевый журнал в поисках фотографии, где бы Алиса не прятала левую руку. Когда мне все-таки удалось сделать это, я убедилась, что на безымянном пальце блондинки ничего нет. Странно. Может, он просто хочет надеть это пресловутое кольцо ей на палец во время какой-нибудь более важной и официальной церемонии, чем их представление перед камерами? Когда будет много всяких журналистов, конечно?
В тот вечер, когда у нас с Луи проходило анонимное свидание, я долго не решалась заговорить с ним по поводу того странного несоответствия, найденного месье Шурманомом. Полная нелепица, глупость… о которой я, однако, беспрестанно думала. За два дня до его дня рождения заговорить на эту тему было так просто… и так заманчиво. И я глупо поддалась этому желанию. Любопытство губит нас, видите ли, если не делает безумцами.
– Май 1968… По меньшей мере, необычная дата рождения, – произнесла я нарочито рассеяно, как бы вскользь.
Практически каждый год пресса предсказывала социальные волнения, и политики, и профсоюзные деятели много говорили о последствиях, которые могли породить протестные движения. Луи смотрел новости одним глазом, но был сосредоточен на глянцевом журнале об искусстве, который держал в руках.
– Ну… Я думаю, что в 1968 году на свет появилось несколько сотен тысяч детей, из которых десятки родились в мае. Я не единственный.
– Точно… но не думаю, что все могут похвастаться такими пикантными историями своего рождения.
18 мая 1968 года, к этому дню забастовки шли уже третью неделю и на заправочных станциях не оставалось ни капли горючего. В машине не было бензина, такси не ездило, и Андре Барле пришлось позаимствовать трехколесный велосипед, на котором развозили газеты, которые он издавал, и доставить таким образом в срочном порядке Гортензию в больницу. И в этой же карете сорок восемь часов спустя он отвез обратно домой жену и ребенка, сопровождаемый удивленными взглядами прохожих, маршировавших по улицам города. Зрелище было настолько забавным, что соседи достали фотоаппарат, дабы запечатлеть такую сцену. Эпизод навсегда сохранился в семейных архивах как один из самых ярких. Эту фотографию доставали во время всех длинных и скучных обедов, чтобы хоть как-то поразвлечь собравшихся.
– Может, и хорошо, что случай был редким, – постарался он уклониться от прямого ответа.
– Посмотри, например, на Дэвида… – настаивала я.
– И что?
– Думаю, что никто не вспомнит о смешных подробностях при родах в январе 1969.
Он не реагировал, и я решила начать еще раз.
– Наверное, это был самый обычный месяц, январь 1969 года. Особенно пятое число, ровно через четыре дня после Нового года.
Не отрываясь от чтения, он очень спокойно поправил меня:
– Январь 1970-го. Не 69-го. Дэвид родился пятого января 1970 года, – настойчиво повторил Луи, и в его голосе я услышала металлические нотки.
Он делал вид, что читает, но я обратила внимание на то, что, когда он произносил эти слова, его взгляд неподвижно застыл, уставившись в пустоту.
– 69-го, ты уверен? – я старалась не выдать в голосе своих эмоций.
– Да, Дэвид родился 5 января 1970 года. Я отлично знаю дату рождения собственного брата.
Его тон смог убедить меня лишь наполовину. Да, конечно, в принципе это было неоспоримо. Дискуссии ни к чему бы не привели. Я прекрасно видела, что ничего не добьюсь сейчас.
– Да, но, в конце концов, 69-й, 70-й… почти одно и то же… – сказала я.
– Не совсем.
Он встал, бросил журнал на маленький столик и, не давая мне шанса вновь вернуться к начатому разговору, вдруг неожиданно шутливо добавил:
– Скажите-ка мне лучше, мадемуазель историк, вы не знаете, где может лежать «Сто раз на дню»?
Этот вопрос застал меня врасплох, что, по всей вероятности, и было целью Луи, и я не нашла ничего лучшего, чем ответить:
– В нашей спальне, разве нет?