Ты знаешь, как зовут всех на этом фото, но вот что-то из памяти вылетело… Ах да, тебя же саму зовут!
Ты летишь вниз, потом плюешь на все и прыгаешь в проем – и внизу, у самого пола тебя ловит невидимая ладонь домового, ты веселишься.
Мама только качает головой, когда ты приземляешься в кучу сухих листьев, которые суетливые дворовики тут же намели к твоему прилету, и указывает – мол, садись за стол. Ты ловишь в ладонь чашку горячего какао с яблоневым сахаром и смотришь в окно – опять папа затеял генеральную уборку, ему надоело море.
Стоит на утесе, со скрипкой в руках, и его мелодия cворачивает волны как старый ковер.
Что теперь, смеешься ты, – опять горы? А я хочу пустыню! И чтоб вокруг оазис и караваны верблюдов приходили. Я бы их кормила твоими кактусами, мам, а то те совсем обнаглели – вчера меня чуть насквозь не прокололи, когда мимо шла. Что значит – сама виновата, не надо дразнить, они очень чувствительные? А я не чувствительная?
Когда же ты повзрослеешь, вздыхает мама и гладит тебя по волосам, но по голосу слышно, что ей совсем не хочется, чтобы ты взрослела. Было ли это когда-то с ней, где это место, где ее мама и папа, кто живет рядом с ними, так похожий на нее – ее образ, ее воспоминание, которое они создали, чтобы хоть так справиться со своим одиночеством, – или она действительно жила в этом доме?
Искра сворачивается, тускнеет, но ты хочешь остаться – здесь тебе хорошо, лучше, чем где-либо еще, ты дома, наконец-то дома, и все хорошо, все как и должно быть, ты тянешься к маме, но темный ветер уносит искру прочь, а куда – разглядеть мешают слезы.
…Небо распахивается над тобой, тоннель кончается внезапно, как жизнь, и ты жмуришься от солнечного света. Солнце здесь высоко, ему есть где разгуляться – лес низкий, будто от рождения испуганный, лодка бьется о серые камни, и ты встаешь, выходишь из нее. Ноги ведут тебя по тропинке, которой не заметит и самый внимательный взгляд, но ты идешь, не ошибаясь ни на шаг, пока не выходишь к костру.
У костра сидит старуха с длинной трубкой в зубах. Волосы ее распущены, они как белое пламя вокруг морщинистого лица, а морщины глубоки как ущелья, а глаза у старухи черны, в запавших глазницах ворочается сдавленное горе. Она молчит, и ты садишься рядом – понимая, что она ждет тебя.
Уголек в трубке зло шипит, облака дыма окутывают старуху, и из этого дыма выплывают слова:
– Тебе не укрыться в беспамятстве. Поздно… Когда я поняла, что меня ждет, когда проснулась, то отреклась от судьбы своей, перекроила ее наново. Думала, обхитрила всех, думала, пусть этот жребий выпадет кому-нибудь еще. А я буду жить просто, как человек. Замуж выйду, детишек нарожаю. Не вышло. Дура я была, молодая была, не поняла, чего попросила. Вычеркнула себя из мира полностью. Ни один живой человек со мной не уживался, всех выталкивала темница моя. Прозрачная, невидимая, неприступная. Сама просила, сама крепила, сама воздвигла, сама и живи.
Дым тает, старуха молчит. Потом как схватит себя за волосы, дернет их со злобой, прожжет тебя глазами:
– Одна радость была, одна звездочка! Был у меня внук, был наследник, ах, каким нойдом мог бы стать! Могучим! Да куда от судьбы денешься, куда убежишь, раз в себе ее носишь? Ушел он, а куда – неведомо, не разглядеть, не найти следов. Могла бы – мир бы перевернула, а его бы нашла. Да не могу…
– Не могу! – кричит она, старая и безобразная, подбородок ее дрожит. – Не сказал ты, змей проклятый, что я себя сама заперла! Просьбу не отменить, жизнь не пережить. А вот ты, – грязный палец указывает прямо на тебя, – ты не спрячешься!
Тебе страшно, ты хочешь обратно, в прошлый сон, где было так тепло и спокойно, где были мама и папа, но черные глаза удерживают, не дают и шелохнуться:
– Раз сама не могу, ты его найдешь, ты его вернешь! Отдай мне внука, отдай моего Арвета!
Кто такой Арвет, выталкивают твои губы вопрос, и старуха с яростью бьет ногой в угли, поднимает тучи искр, взвивает облако пепла.
– Прячься не прячься, а вспоминать придется! Попомни мое слово, Дженни Далфин, слово крепкое, слово неразрывное – ты вспомнишь все, что хочешь забыть, непременно вспомнишь!
Облако поднимается все выше, пепельный вихрь встает до небес, и из этого вихря протягивается рука, пригвождает тебя к земле повелительным жестом:
– А когда вспомнишь, вот тогда и придется за все платить! Тогда ты вернешь моего Арвета!
Горячая волна пепла накрывает тебя, ты хочешь бежать – но куда, ты хочешь дышать – но чем?! И темнота утаскивает тебя в свою нору…
Постель. Потолок. Белый, ровный, красивый. Мягко. Тихо. За окном звуки голосов, слитный шум улицы. Это просто сон. Страшный сон.
– Она проснулась!
Дверь распахнулась, в комнату вошел мужчина в чудаковатой одежде – больше всего она смахивала на одеяние буддистского монаха, ярко-желтое, все в складках и волнах, и ткань переливается как живая. Следом – коренастый мужчина с рыжей щетиной, в каком-то кожаном костюме в средневековом стиле, затем еще один – хмурый, с узким лицом и серо-желтыми глазами, потом появились двое – близнецы, брат и сестра очевидно. Женщина в красивом сиреневом платье вольного покроя и мужчина в темно-сером комбинезоне с множеством карманов.
Когда вся эта толпа сгрудилась вокруг кровати, в комнатке стало тесновато.
– Может… по очереди? – предложил близнец. – Мне Роджер уже на ногу три раза наступил, а мы только зашли.
– Так выйди, Ларкин, – предложил рыжий. – Воздуху больше останется.
– Угомонитесь! – цыкнула женщина. Она склонилась к девушке, ласково провела по руке:
– Как ты себя чувствуешь?
– Как Дженни Далфин, – сказала Джи. – Наверное, так меня должны звать. Все вокруг настаивают на этом. Но я все равно ничего не помню. Я вас знаю?
Корабль вздрогнул, когда ракета вырвалась из пусковой установки, ударила огненным хвостом о воздух и умчалась в небо.
Капитан Масуд Сингх взглянул на дисплей тактической боевой обстановки, отслеживающей перемещение ракеты до цели. Три, два, один – подрыв!..
Беспилотник, болтающийся над морем, подальше от огненного фронта, который продвигался по острову, передал картинку – пламенное облако вспухло над белой башней, но не коснулось ее стен.
– Только зря боезапас расходуем, сэр, – проворчал старший помощник Фред Уоллес. – Хотел бы я знать, какое ПВО у них стоит. Подумать только: термобарические ракеты не пробивают!
– У нас четкий приказ – вести огонь по Башне, – сказал Масуд Сингх. – Странно, что вы это обсуждаете, мистер Уоллес.
– Просто время коротаю, сэр, – помощник снял фуражку, потер лысеющую макушку. – Все решается на берегу. Когда наша мисс Огонек доберется до этой Башни, им не помогут.
– Выполняйте свою работу, мистер Уоллес, – капитан Сингх не был расположен к разговорам. Ему не впервой было выполнять щекотливые поручения «Фреймус инкорпорейшн», но далеко – во всех смыслах – он еще не заходил. Масуд Сингх давно понял, что мир совсем не таков, каким описывают его школьные учебники, в нем полным-полно монстров, о которых не ведают ученые, но воевать с асурами [6] и ракшасами [7] ему еще не приходилось. А как иначе назвать того змея, который чуть не потопил «Дагон»? Натуральный ракшас.