– Ты скрывал свое великолепие.
Сидони легонько куснула его, и он протестующее дернулся.
– Не насмехайся надо мной.
Он пожалел о своих словах, когда глаза ее потемнели от сочувствия, сделавшись бархатными. Она взяла его лицо в ладони. Он попытался увернуться, но она не позволила.
– Ох, Джозеф…
Этот шепот эхом отозвался в его сердце, которое он так старался оградить от нее. Было такое чувство, будто она держит его хрупкую душу в своих руках. Раздавит ли она ее? Жизненный опыт говорил ему «да», но его опыт отношений с Сидони горячо убеждал довериться ей во всем.
– Я люблю твое тело, – мягко проговорила она. – Оно такое красивое.
У него возникло ощущение, будто в глотку ему засунули моток просмоленной веревки. Он не смог бы заговорить, даже если б сумел придумать, что сказать. Никто никогда не называл его красивым.
– Ты поразительно волнующий. Ты превратил мои ночи в огонь. Ты осветил пламенем весь мой мир.
– Сидони…
Ни одна женщина в постели с ним никогда не лишала его дара речи, а она – разрази ее гром – делала это постоянно, не прилагая ни малейших усилий.
– Шш. – Пальцы ее обводили шрамы у него на лице.
Проклятье! Ему не хотелось, чтоб она задерживала внимание на его безобразном лице. Он попытался вырваться. Если б не был привязан, то убежал бы из комнаты, как последний трус.
Черт бы ее побрал. Черт бы побрал все на свете. Ну зачем она это делает?
– Не надо, – выдавил он.
– Шш, – повторила она и прильнула губами к широкому шраму, пересекающему бровь.
– Нет, – прохрипел он, но она как будто не слышала.
Вместо этого Сидони перенесла внимание на длинный рубец, разделяющий щеку. Он крепко зажмурился, пожалев, что она не завязала ему глаза.
Это невыносимо. Невыносимо!
– Ты дрожишь, – проговорила она у его виска, шевеля дыханием волосы.
– Прекрати. – Его руки в путах сжались в кулаки.
– Ох, любовь моя, – пробормотала она с мягким укором.
Эта ласка потрясла его до глубины души. Даже если жалость ее была ему невыносима, он жаждал ее нежности. Ни одна женщина не делилась с ним этой сладостной мягкостью. Это заставляло его чувствовать себя слабым, нуждающимся, но он не мог помешать сердцу открыться ей. Когда Сидони поцеловала его сломанный нос, глаза защипало от слез. Черт, нет! Он не будет хныкать, как баба. Но гневные слова, требующие от нее прекратить это, замерли на губах, когда она прильнула к ним своими губами.
Джозеф гордый. Слишком гордый.
Даже сейчас, когда Сидони предлагала утешение в его страданиях, он изо всех сил пытался подняться над человеческими слабостями вроде боли и одиночества. Он так привык сражаться с миром в одиночку, что не сознавал, что Сидони на его стороне.
Он дрожал всем телом, как будто оказался нагишом в ледяной пещере. Ей хотелось согреть его, подвести к огню, чтобы ему больше никогда не было холодно.
Губы его раскрылись, и она ощутила вкус нежности, от которой сердце ее тоскливо сжалось. Поцелуй вдруг взорвался неукротимой страстью. Он целовал ее с таким неистовством, словно наказывал за то, что вытолкнула его за пределы желания в опасный мир эмоций.
Задыхаясь, Сидони подняла голову и воззрилась на него. Он сосредоточился на ее лице, потом опустил взгляд ниже, туда, где оттопырился лиф платья. От вскипевшей в жилах крови у нее закружилась голова. Слепой инстинкт побудил ее встать над ним на колени – изучать губами мускулистые плечи, твердую линию ключицы, лихорадочно бьющуюся жилку у горла. Куснув шею, она услышала в его стоне наслаждение.
Сидони облизала губы, на которых остался его солоноватый вкус. Ей хотелось еще.
Он подергал веревки.
– Я должен прикоснуться к тебе.
Она покачала головой.
Голос его понизился до убеждения.
– Сидони, развяжи меня.
– Нет.
Если она отпустит его, он отберет у нее инициативу. Что она тогда докажет? Что не может устоять перед ним, но он и так это знает. Рука Сидони обвилась вокруг его жезла. Сегодня у нее последняя возможность прикасаться, пробовать на вкус, мучить его так, как она пожелает. Справедливое возмездие за то, что он так часто мучил ее. Наблюдать за его реакцией на ее ласки – это такое чудо.
Она спустилась ниже. Приостановилась. Потом набралась смелости продолжать. Осторожно лизнула покрасневшую головку. Его вкус заполонил все органы чувств, еще более пряный, чем кожа. Не обращая внимания на протестующее рычание Джозефа, Сидони втянула головку в рот.
Джозеф судорожно вздохнул. Он не мог поверить, что она это делает. Кожа его была такой горячей, что, наверное, уже начала дымиться. Он с трудом удержался, чтобы не дернуться вверх. Не хотелось напугать Сидони, тем самым заставив отстраниться. Не сейчас, когда она обещала отправить его в рай.
Ему необходимо было зарыться руками в гриву ее волос, но лишь попытавшись опустить руки, он вспомнил, что связан. Ощущение ее мягкого, влажного рта на нем прогнало все остальное из его сознания.
Язык коротко лизнул его, после чего Сидони подняла голову и воззрилась на него с вопросом в глазах. Он не имел права просить ее продолжать. Сделать… больше. И все же мольба дрожала на его губах, и лишь с величайшим трудом он проглотил слова.
А потом – о чудо! – хватка ее стала крепче. И она вновь взяла его в рот. Нерешительно пососала. Он выгнулся, натянув веревки на лодыжках, и испустил сдавленное проклятье.
Испуганно охнув, она отстранилась.
«Боже правый, Сидони, не останавливайся! Только не сейчас».
– Тебе не нравится? – спросила она дрожащим голосом.
Он силился прогнать туман из головы. От ее экспериментов все кружилось и вертелось у него перед глазами, как будто она швырнула его в пропасть с вершины скалы.
– Нравится, нравится, – прорычал Джозеф.
Щеки ее пламенели, а губы были влажными и яркими. Ему больше жизни хотелось ощутить ее рот на себе. Встревоженная морщинка залегла у Сидони между бровей.
– По тебе этого не скажешь. Я делаю все правильно?
– Тебе необязательно это делать. – Он не мог поверить, что сказал это. Откуда, черт побери, взялся этот проклятый рыцарь в сияющих доспехах?
– Но я хочу. – Она облизала губы, словно смаковала его вкус.
Плоть его напряглась так, что готова была вот-вот взорваться. Он смотрел на нее, тщетно пытаясь отыскать какой-нибудь намек на отвращение или колебание.
– Бог мой, Сидони, тебе даже думать об этом не следовало.
К его удивлению, губы ее дернулись:
– У меня живое воображение.