Я была сражена четкостью его плана. Я столько месяцев должна была принимать всякие решения, но какое же это облегчение — действовать по указке.
На улице я пыталась его поцеловать, но он удержал меня: «Не сейчас». В такси его кредитная карта не сработала, и я с пьяной торжественностью заплатила. В доме не было лифта, мы поднялись на четвертый этаж по лестнице. Девон открыл дверь и крикнул: «Нина? Джоанна? Эмили?» Соседки, объяснил он и включил свет. Тут же стало ясно, что он живет в студии и никаких девушек здесь нет, мы одни. Я очень громко смеялась.
Прежде чем целоваться, Девон собрал сумку на работу. Я смотрела, как он аккуратно укладывает в рюкзак инструменты, проверяет аккумулятор электродрели, читает перечень вызовов и заданий. Мне понравилось, с какой маниакальной тщательностью он готовится к работе. Я вспомнила, как папа учил меня мыть тарелки. Стены в квартире Девона были глухие и крашенные в красный цвет. Я села на кровать и стала ждать.
По ощущениям, прошло несколько месяцев. Девон присел с другой стороны кровати и долго глядел на меня, будто намеревался съесть, но не был уверен, вкусно ли это. Я не обиделась, ведь я тоже не была уверена, что существую. От поцелуя закружилась голова. Я упала на спину, смутно понимая, где я и что происходит, и только чувствуя, что беглая часть меня вернулась, и наше воссоединение почти болезненно — так Венди пришивала тень к Питеру Пэну. Меня изумила плавность движений Девона: скользнул за презервативом, скользнул ко мне, по дороге щелкнул выключателем.
Мы занимались сексом в тишине и мраке, и мне представилось, что в меня проникает инкуб. Возникло странное впечатление, словно Девон где-то далеко. Я попросила его повторить свое имя, но не получила ответа. Наутро я проснулась с ужасным чувством, что его зовут Дэйв.
Остаток недели мы провели вместе. После работы я ехала прямо к нему домой, и мы разговаривали — о фильмах, которые он ненавидел, о книгах, которые ничего, о людях, которых он избегал. Во всем, что он делал и говорил, был виден мизантроп.
— Ты мне нравишься, — сказала я на третью ночь, сидя меж его колен, хотя уже давно пора было спать.
— Я это знаю, — сказал он.
Конечно, Девон был странный. Он держал шапочку для душа под потолком, на специально закрепленном роликовом блоке, и при необходимости подтягивал к себе. В холодильнике водились только апельсиновый сок и шоколад «Херши» — «то, что любят девушки». В туалете лежали спички, которые полагалось жечь, покакав, что было и вежливо, и трагично, поскольку большую часть времени он проводил один. О своей бывшей подружке из колледжа он говорил с неутихающей горечью, более характерной для брошенного супруга, в одиночку воспитывающего выводок детишек.
Неделя закончилась, и мне пришло время уезжать. В Лос-Анджелес, работать. Наши отношения не давали причин менять планы, хотя Девон так не считал. Он проводил меня до метро и отправил, заплаканную, в аэропорт. Я снова стала собой, и мне это не нравилось.
Следующие пять месяцев наш роман медленно катился под откос. Критиканство Девона угнетало: он ругал мои юбки, моих друзей, мою работу. Он терпеть не мог романтические комедии, да и просто комедии тоже, тайскую еду, кондиционированный воздух и мемуары «нытиков». То, что я принимала за глубокую боль от женского равнодушия, оказалось презрением в женскому полу в духе Филипа Рота. Сейчас слишком часто швыряются словом «аутизм», это дурно и оскорбительно, я же скажу, что неспособность Девона видеть мои слезы граничила с патологией.
Мы проводили вместе мучительные выходные, вместе обедали и ходили в кино, как люди, которые хорошо друг друга знают. Но он так и не понял толком, что такого классного в моем отце, а на меня не произвел особого впечатления его приятель Лео, кукольник. Я сделала не меньше семи попыток порвать с Девоном, и каждый раз он плакал, умолял и проявлял гораздо больше эмоций, чем во время молчаливых сексуальных утех или совместного завтрака в постели. «Ты обо мне заботишься, — говорил он. — Ты раньше не испытывала таких чувств». Мне ли было ему возражать?
Я усиленно старалась включить Девона в свою жизнь, таскала обедать с подругами, смотреть на рождественскую елку в музей Метрополитен, даже взяла с собой на семейные каникулы в Германию. (Отец просил меня одуматься. По дороге туда я от страха приняла две таблетки клонопина, а во время пересадки прошлась по магазинам и купила себе новые чемоданы.)
Все это было совершенно лишним. «Не жди от козла молока», — сказала мама, и это было очень мягко, если учесть, что ей пришлось пасти его в течение примерно пяти часов, пока я сидела в номере и размышляла о своей судьбе. Если я порву с Девоном, не останусь ли навечно одна? Да, он терпеть не мог мои юбки. Да, он писал рассказы о том, что в J. Crew работают одни потаскухи. Но как быть с любовью?
* * *
Мои родители полюбили друг друга в 1977 году, когда им было по двадцать семь. Оба жили в даунтауне и вращались в кругу художников, которые носили китайские тапочки, только занимались теннисом, а не кунг-фу. Отец вставил картины в рамы, а мама должна была их забрать и попросила его помочь. Дальнейшее — история.
— Расскажи мне еще раз, как ты встретил маму, — прошу я.
— Не буду, если ты собираешься об этом писать, — отвечает отец, но в конце концов сдается и вспоминает, какое у мамы было необычное чувство юмора и какие сумасшедшие друзья: «Ходили и затевали драки на ровном месте».
В их истории было все: драма, ревность, пьянство, утрата друзей и коты в наследство. Отцу нравилась мамина манера одеваться и преподносить себя, в обоих случаях немного мужиковатая. Мама пересмотрела свое первое впечатление о нем («типичная мышь»). Мобильных телефонов еще не было, поэтому они загодя назначали свидания и являлись в срок или навещали друг друга без предупреждения и звонили в дверь, уповая на удачу. Иногда отец напивался, и тогда мама злилась. Иногда мама лезла драться только потому, что проголодалась. Иногда они ходили на вечеринки и восхищенно наблюдали друг за другом с разных концов прокуренного лофта. У них были разная генетика и культурная идентичность, но одна масть и почти один рост. Да и вес тоже. Как будто брат и сестра воссоединились после долгой разлуки. Мне очень нравится представлять их себе в тот период, когда они знали не больше моего: что им просто хорошо вместе.
* * *
Девон не смог запаять мой душевный разлом насовсем: чувство раздвоенности вернулось, причем стало еще сильнее. С седьмой попытки я порвала с Девоном. И еще одна попытка не в счет, потому что мне удалось выдавить лишь: «Я люблю тебя». «Я знаю», — ответил Девон и ошибся.
Дни напролет я лежала в кровати, терла ступни друг о дружку и шептала: «Ты настоящая. Ты настоящая. Ты…»
Я встала с одра похудевшей на шесть с половиной килограммов, но слабость помешала мне этому радоваться. Мне казалось, следующие восемь лет я могла бы провести, познавая самое себя, и этого было бы достаточно. Мысль о сексе привлекала меня не больше, чем перспектива сунуть туда живого рака.