Детство Томаса прошло в большом загородном поместье – его матушка одно время работала там на кухне. Он вполне мог сам позаботиться о себе, однако после женитьбы потерял былые навыки. Сейчас ему не хватало домашнего уюта, всех тех приятных мелочей, которыми обычно занималась Шарлотта, но все это казалось ничтожным по сравнению с навалившимся на него ощущением одиночества. Не с кем было поговорить, не с кем поделиться своими чувствами, посмеяться или просто обсудить важные дневные новости.
Ему не хватало гомона голосов детей, их смеха, беготни, постоянных вопросов и претензий на его внимание или одобрение. Никто не нарушал ход его мыслей, говоря: «Папа, ну посмотри на меня!» и спрашивая: «Для чего нужна эта штучка?», или «Что это значит?», или их самое любимое: «А почему?..» Домашний мир изменился до неузнаваемости: теперь его заполняло полнейшее безмолвие.
Десять минут потребовалось хозяину дома на то, чтобы нормально разжечь плиту, и еще десять минут у него ушло, чтобы вскипятить чайник, после чего он сумел заварить себе на завтрак чай и сделать несколько хлебных тостов. Томас подумывал еще поджарить пару копченых селедок, но, представив рыбный запах, а также мытье грязных тарелок и сковородки, отказался от этой мысли.
С первой почтой доставили только счет от мясника – а суперинтендант так надеялся получить письмо от Шарлотты! Возможно, было еще слишком рано ждать весточки из Франции, но его поразило чувство собственного разочарования. К счастью, сегодня вечером полицейский собирался в театр со своей тещей, Кэролайн Филдинг. После кончины отца Шарлотты, Эдварда Эллисона, и окончания должного периода траура Кэролайн познакомилась с одним актером, который был значительно моложе ее, и полюбила его [2] . Ее новое замужество возмутило мать Эдварда, пребывавшую в оскорбленных чувствах по поводу явно счастливой новой жизни бывшей невестки. Кроме того, Кэролайн быстро освоилась с более либеральным стилем жизни, что стало причиной их очередного конфликта. Ее свекровь решительно отказалась жить под одной крышей с миссис Филдинг и ее новым супругом, и в итоге старушке пришлось переехать к Эмили, чей второй муж, Джек Рэдли, будучи членом парламента, на фоне актера, разумеется, считался в высшей степени более почтенным, пусть даже и обладал чрезмерным для приличного семьянина обаянием и не имел никаких титулов или предков, достойных упоминания.
Бо́льшую часть времени Эмили стойко переносила соседство бабушки. Порой она просто откупалась от старой дамы денежными вливаниями, после чего та удалялась в холодной ярости и пребывала в относительном спокойствии до тех пор, пока скука бытия и очередная вспышка гнева не побуждали ее к новым критическим нападкам на родственников.
Однако поскольку Эмили и Джек уехали в Париж и, пользуясь удобным случаем, договорились о ремонте в доме водопровода, миссис Эллисон вновь пришлось перебраться к Кэролайн. Питт очень надеялся, что нынче вечером она будет недостаточно хорошо себя чувствовать, чтобы отправиться вместе с ними в театр, и имел все основания для такого оптимизма. Последнее время его теща увлекалась театральными постановками того жанра, который старая миссис Эллисон считала неподобающим, и если даже ее порой охватывало любопытство, то она не могла себе позволить снизойти до того, чтобы лицезреть их лично.
Ближе к полудню Томас побывал в морге и выслушал заключение судмедэксперта, оказавшееся малополезным для дела. Медик сообщил следующее: удар по голове нанесли округлым и тяжелым предметом, более объемистым, чем кочерга, и более правильной формы, чем импровизированное оружие в виде отломанной от дерева толстой ветки.
– Как насчет лодочного весла или шеста? – спросил Питт.
– Возможно, – согласился криминалист и некоторое время задумчиво молчал, после чего добавил: – Даже весьма вероятно. Вы обнаружили что-то такое?
– Мы пока даже не знаем, где именно его убили, – проворчал суперинтендант.
– Конечно, весло могло унести течением… – Медэксперт покачал головой. – Вероятно, вы никогда ничего не найдете, а если и найдете нечто подходящее для орудия убийства, то кровь с него будет давно смыта. Ваша гипотеза имеет основание, но вы не сможете ничего доказать.
– Когда наступила смерть? – сменил тему Томас.
– Вчера поздно вечером, более точно сказать не могу, – пожал узкими плечами его собеседник. – К тому времени, когда я увидел труп, покойный уже определенно пребывал в мире ином пять или шесть часов. Разумеется, когда вы выясните личность убитого… если вам это удастся… то, вероятно, сможете определить более точное время.
– А что вы можете сказать о покойнике?
– Я сказал бы, что ему могло быть от тридцати до тридцати пяти лет, – сообщил судмедэксперт, тщательно взвешивая свои слова. – По-видимому, он обладал отменным здоровьем. Крайне чистоплотен, никаких предосудительных болезней. Никаких мозолей на руках и никакой грязи. Он умело избегал и солнечных лучей, – эксперт скривил губы, – и определенно не занимался тяжелым трудом. Либо он располагал достаточными средствами для жизни, либо трудился в умственной сфере. Либо же имел творческие способности, возможно, даже принадлежал к актерской братии. – Он искоса глянул на Питта. – Надеюсь, я не выдумал это, только исходя из того, в каком виде обнаружили бедолагу, – вздохнул криминалист. – Да, скандальная история!
– А не мог ли он сам приковаться к лодке, а после этого подвергнуться внезапному нападению? – спросил Томас, хотя и сам уже знал ответ.
– Ни в коем случае, – решительно ответил медик. – Удар нанесли по затылку. И это не могло произойти в той лодке, если только он не сидел в ней, – а он не сидел, да и не мог бы сесть. Цепи наручников коротковаты, а лодыжки его разведены слишком широко. Сам он не смог бы заковать себя. Если не верите, попытайтесь сами! И вообще, там было очень мало следов крови.
– А уверены ли вы, что он не был в дамском платье, когда его убили? – пытливо поинтересовался Питт.
– Да, полностью.
– Почему вы так уверены?
– Потому что на теле не обнаружено никаких синяков, которые должны были бы проявиться, если бы его держали или одевали насильно, – терпеливо пояснил эксперт. – Зато есть легкие царапины, как будто кто-то задел его ногтем, просовывая голову в платье, когда натягивал его на тело. Чертовски трудно, знаете ли, одевать мертвеца, особенно если пытаешься сделать это в одиночку.
– Значит, мы имеем дело с одним убийцей? – тихо произнес суперинтендант.
Сжав зубы, медик с шипением втянул в себя воздух.
– Вы правы, – признал он, – я зашел в область предположений. Мне просто не под силу представить себе, что такого рода… безумие… могло иметь соучастников. В одержимости есть нечто исключительно индивидуальное, а это именно, прости господи, одержимость… если, конечно, здесь уместно данное определение. По-моему, допустимы несколько вариантов, но вам придется расследовать их все, чтобы убедить меня. На мой взгляд, некий сбрендивший от тоски одиночка совершил это в порыве извращенной страсти, любви или ненависти – столь сильной, что она разорвала все разумные, мыслимые границы, подавив даже инстинкт самосохранения. Ведь он не только ударил и убил этого человека, но потом, еще до того, как предал несчастного воле волн, сильно рисковал, наряжая его в женское платье и приковывая к лодке… – Криминалист повернулся и откровенно взглянул на Питта. – Я не способен придумать никакой разумной причины для подобных действий. А вы?