Еще до подачи чая Сэмюэль получил всю положенную долю гостеприимства, и пожилая леди уже подыскивала предлог, чтобы удалиться. Для этого подошла бы головная боль или любое другое легкое недомогание. Но в этом случае, естественно, ни Эллисон, ни миссис Филдинг не стали бы уговаривать ее остаться с ними, и именно поэтому в ней сработал своего рода инстинкт самосохранения. Находясь с ними в гостиной, она могла хотя бы в какой-то степени контролировать события. Сэмюэль едва ли станет раскрывать какие-то тайны в ее присутствии. Да, какие бы мучения Мария ни испытывала, ей определенно лучше было остаться. Она не могла позволить себе удовольствия бегства.
После очередного обычного обмена любезностями Кэролайн попросила гостя рассказать о том, как проходила его юность в Нью-Йорке.
– Я не представляю, как вам с матушкой удалось выжить, ведь вы были совершенно беспомощны в чужом городе, переполненном переселенцами, многие из которых не имели ничего, кроме надежды на удачу, – с искренней озабоченностью произнесла она.
– Наша надежда подкреплялась желанием работать, – ответил Эллисон, – работать целыми днями и даже по ночам, пока еще оставались какие-то силы. И говорили там все на множестве непонятных языков…
– Вавилонское столпотворение, – выразительно заметила старая дама.
– Безусловно, – согласился гость, с улыбкой взглянув на нее, а потом вновь посмотрел на Кэролайн, – но поразительно, как хорошо можно понять людей, если вас объединяют сходные чувства. Мы все жили надеждами и страхами, иногда голодали, иногда радовались, тосковали по далекой родине или…
– Мне думалось, что вы родились уже там! – опять вмешалась миссис Эллисон.
– Да, – признал ее новоиспеченный родственник, – но моя мать очень страдала из-за того, что ей пришлось покинуть привычный мир и начать жизнь заново на пустом месте среди чужеземцев.
Мария мысленно отругала себя последними словами. Ужасно, как она могла сморозить такую глупость? Ситуация и так опасная, а она превратила ее едва ли не в катастрофу! У нее похолодело в животе, и она с трудом подавила охвативший ее страх. Не выдало ли ее выражение лица? Неужели он все знал?
Сэмюэль смотрел на нее с обычным самодовольством и добродушием. Ей не хотелось встречаться с ним глазами.
В разговор вмешалась Кэролайн, и старая дама впервые порадовалась ее бесцеремонности.
– Не могу даже высказать, как я восхищаюсь ее смелостью, – сердечно произнесла миссис Филдинг. – Как страшно и в то же время радостно слышать историю таких отважных людей! Признаюсь, что это побуждает меня задуматься о ничтожности собственной жизни.
О господи, вот уж умница Кэролайн! Как она не побоялась проявить такую проницательность? Как посмела так изящно выразить сочувствие к Элис и другим страдалицам, к Элис и к самой Марии?
Комната начала расплываться перед старческими глазами миссис Эллисон. Кровь бросилась ей в голову, руки похолодели, а в животе, казалось, плавилась ледяная глыба.
– Благодарю вас, – мягко сказал Сэмюэль, задержав взгляд на лице хозяйки дома. – По-моему, она была удивительной женщиной. Я всегда так думал… но я же любил ее… – Он резко прищурился. – Хотя я уверен, что здесь у вас тоже происходило много замечательных и волнующих событий… Похоже, я только и делаю, что говорю о себе. – И американец с легкой укоризной покачал головой. – Прошу вас, расскажите мне о том, что происходило в Англии в годы моего отсутствия. Мне кажется, что новости о нашей жизни долетали до вас чаще, а мы там пребывали почти в изоляции. Просто ради выживания нам приходилось отдавать все силы собственным делам. Да, я родился в Америке… и там же воспитывался, но корни мои в Англии. – Откинувшись на спинку кресла, он повернулся к миссис Эллисон: – Что же происходило здесь, в центре мировых событий, пока я рос на краю света в Нью-Йорке?
Он ждал ответа именно от нее. И Мария должна была ответить, должна была направить разговор в безопасное русло. Оживить в памяти интересные моменты истории, происходившие в Лондоне и во всей стране. Только не вспоминать о домашней жизни, никаких семейных воспоминаний! Все довольно просто.
Следуя прихотливой избирательности памяти, старая дама поведала гостю о множестве самых разных событий. Сэмюэль слушал ее с откровенным интересом.
– На самом деле, по-моему, это случилось за год до того, как преставился старый король Вильгельм [31] и на престол взошла королева Виктория, – с некоторым сомнением заключила пожилая женщина. – Тогда еще Веллингтон [32] подал в отставку.
– Я не знал, что герцоги могут удаляться от дел, – заметил Эллисон, – мне казалось, все их титулы пожизненные.
– Герцогом-то он остался, – презрительно бросила Мария, – но отказался от поста премьер-министра.
Сэмюэль покраснел:
– Ах… ну да, конечно. Не он ли победоносно командовал сражением при Ватерлоо?
– Разумеется, именно он, – согласилась старая леди, заставив себя улыбнуться. В конце концов, ей удалось выйти на относительно безопасную тему. – Многие сейчас живут, ничего не зная о войне, – горделиво добавила Мария.
Эта мысль поразила ее саму, и она с невольной гордостью вздернула подбородок.
Гость смотрел на нее с живым интересом, ожидая продолжения.
Но то были времена ее юности, и воспоминания о ней терзали душу пожилой дамы. То было в другой жизни, с другими людьми, когда сама она была невинной девушкой, полной надежд, что было невыносимо вспоминать, зная о том, что произошло потом. До настоящего момента ей и в голову не приходило задуматься о том, какие ужасные, неприкосновенные тайны могут скрываться в жизни других женщин, за благопристойными масками их нынешнего спокойствия. Хотя, может, и никаких. Может, она единственная живет с этим тяжким грузом. Тишина становилась все напряженнее, и миссис Эллисон начала замечать врывающиеся с улицы звуки голосов, топот и грохот лошадиных упряжек. И опять именно Кэролайн удалось разрядить возникшее напряжение.
– Мне известно лишь то, что происходило, по-моему, во время правления Вильгельма Четвертого с ирландцами [33] , – сказала она. – Множество людей тогда бежали из Ирландии в Америку. Мне кажется, вы могли даже знать кого-то из них.
– Конечно. – Глаза Эллисона исполнились сострадания. – Не могу сказать, много ли их достигло Нью-Йорка, но мне вспоминаются их изможденные лица, одежда, висевшая на них, точно на вешалках, усталые глаза, озарявшиеся лишь слабой надеждой… Они не питали особых иллюзий и тосковали по родине.