Отбросив яблочный огрызок, она глянула на море — и замерла. Как она не заметила? Вот же они, селки!
Играют в воде, плещутся, смеются: котики вместе с людьми, и не поймешь, где котиковый мех, а где человеческие волосы, где ласты, а где руки.
— Генри? — тихо позвала она, не веря до конца, что среди морских духов найдется ее брат.
Один из котиков выбрался на берег. Крупный, гладкий, с седыми усами и длинными желтыми клыками.
Огляделся, потряс головой и заревел. Ему откликнулись другие, из воды, и непонятно было — голоса котиков или людей?
Марина непроизвольно вздрогнула. Так же в точности селки кричали перед тем, как сожрать Фитиля.
Заживо.
О черт. Надо успокоиться. Селки не причинят мне вреда. Селки — мои братья и сестры. Все будет хорошо.
Она глубоко вздохнула и старательно расслабила сжавшиеся на поясе в поисках оружия кулаки.
Все хорошо.
Хорошо?..
Дыхание снова перехватило, но уже не от страха: из моря выходил мужчина. Вот только что в волнах прибоя было почти черное, огромное и с виду неповоротливое тело, а стоило моргнуть, и появился человек.
Такой знакомый, темноволосый, с ястребиным носом, загорелый…
— Отец?.. — еще тише спросила Марина, прижав ладонь к снова взбесившемуся сердцу, и сама себя оборвала: — Генри?
Он был неожиданно взрослым и невероятно похожим на отца. Те же глаза, та же улыбка. Только чуть моложе, и борода заплетена в косицу. И из одежды — ничего.
Марину обдало жаром смущения: не то что она не видела голых мужчин, но вот так… естественно, что ли?
Как будто иначе нельзя. И… он двигался совсем не как человек. Тек волной, стелился туманом, и от него веяло дикой непредсказуемой силой. А еще теплым, почти горячим любопытством и приязнью.
Дух моря. Брат.
Кровь грохотала в ушах, хотелось отвести глаза, или отвернутся, или вовсе зажмурится, но она сдержалась.
Вдруг он оскорбится или подумает, что она боится?
Нет. Все хорошо.
Марина встала с камня и шагнула навстречу. Позвала снова, уже увереннее:
— Генри?
Он ясно улыбнулся и оказался совсем рядом, обдав ее теплым запахом мужского тела и морских водорослей.
— Ты звала, моя Марина, — в его голосе смешались рык урагана и ласковый плеск прибоя, а в глазах читалось… любовь? Восхищение? Что-то еще?..
Селки протянул к ней руку, потрогал волосы, щеку. Чуть склонил голову набок.
От его взгляда Марину снова бросило в жар. Она не привыкла, чтобы на нее смотрели так откровенно. Тем более — брат!
Ей сложно было совместить маленького брата Генри и этого взрослого мужчину, так похожего на отца, но в то же время незнакомого. И совершенно не хотелось тянуться к нему за лаской и надежной опорой — а он обещал, всем своим видом, своим теплом, близостью…
«Нельзя! Это брат, селки. Не смотри на него!» — в попытке одолеть наваждение убеждала она себя, и ей почти удалось, когда Генри засмеялся и сгреб ее в объятия, закружил, а потом подбросил к небу, совсем как отец когда-то, и поймал, прижал к себе.
Марина от неожиданности положила голову ему на плечо, вдохнула морской запах, и почти забыла, кто она и где она, когда Генри ее поцеловал. Горячо, властно и нежно, словно имел на это непререкаемое право.
Это было хорошо, так хорошо, словно замерзла под проливным дождем, а тебе дали подогретого вина со специями и усадили в горячую ванну… Ровно два удара сердца, прежде чем Марина опомнилась и застыла. Нет, нет, так нельзя. Не здесь, не с ним! Не с братом!
Наверное, Генри почувствовал ее панику.
Отстранился от ее губ, недоуменно улыбнулся и поставил на землю. Погладил по волосам.
— Не надо бояться, моя Марина.
Марина растерянно кивнула. И В самом деле, не надо бояться, ничего ведь не случилось, Генри не причинит ей вреда. И надо улыбнуться. Они ведь так долго не виделись.
— Хочешь лакричных конфет, Генри? — спросила она первое, что пришло в голову. И улыбнулась.
В глазах брата мелькнуло удивление, непонимание, но тут же сменилось восторгом. Он вспомнил.
— Да! Ты принесла мои любимые леденцы! — он обрадовался, как в семь лет, и полез потрошить корзинку. — И молоко! Марина, я тебя люблю!
Он вытащил бутыль, выдернул пробку и стал жадно пить. Молоко струйкой потекло по бороде, по заросшей темным волосом груди… Марина отвела глаза: не годится так рассматривать брата, никакое он не чудо морское, — и тихонько засмеялась. Генри так мало изменился! Только что вырос. А молоко любит по-прежнему, даже пить любит, как и раньше, из бутыли, а не из кружек, хоть кружка и лежит в той же корзине. Сейчас еще и леденец сунет за щеку и скажет: «шпафыбо, Маина».
Он именно так и сказал, и глянул на нее лукаво — лукаво, даже похлопал ресницами в точности как в детстве, когда хотел ее рассмешить. Марина тоже похлопала на него ресницами. И посмотрела искоса — тоже, как в детстве, когда они играли в пиратов и пленниц. И, увлекшись, не заметила, как рядом оказались другие селки. С виду такие тяжелые и неуклюжие, морские котики двигались на диво быстро и неслышно. Несколько усатых морд сразу ткнулось ей в ноги, в живот, кто-то пощекотал усами руку.
Она даже вздрогнула от неожиданности, но пересилила себя. Погладила ткнувшуюся в руку мохнатую морду.
— Они… красивые, Генри.
Котик лизнул ее пальцы и посмотрел в глаза с немым вопросом: а мне конфету? Марина, устав удивляться, протянула котику леденец. Неужели и правда съест?
Съел, облизнулся и перевернулся на спину, похлопывая себя ластами по животу и издавая что-то среднее между кашлем и похрюкиванием. Смеется?
Марина взглянула на Генри — он тоже смеялся. Весело и совершенно беззвучно. А еще один котик заглядывал в корзинку и любопытно шевелил усами, кидая на Марину невинно — лукавые взгляды.
— Они… голодны? — и снова, в который уже раз, противно сжалось сердце. Как же некстати!
Генри посмотрел на нее удивленно и немного обиженно.
— Они не голодны. Ты им нравишься, и они хотят поиграть. Почему ты нас боишься?
О все морские твари и Дейви Джонс в придачу! Он все же обиделся! А Марина не представляла, как объяснить, что до сих пор видит во сне ту волну и как наяву слышит предсмертный вой Фитиля. Да и нужно ли объяснять? О Фитиле никто не плакал, все предпочли его забыть. Но что сказать брату?
«Правду, как раньше», — подсказал холодный голос то ли внутри Марины, то ли где-то в море.
— Боюсь, что захотят съесть меня, — призналась Марина. Тут же стало легче, и мысль эта показалась такой глупой, что и подумать смешно.