Сашка все говорила и говорила, сбиваясь, закрыв глаза и чувствуя лишь прохладу маминой ладони. Вдруг она ощутила, как ей на плечо легко опустилась чья-то рука. Обернувшись, она увидела, что это Ляля. Только сейчас в ее глазах не было капризного самодовольства избалованного ребенка – в них дрожали слезы.

– Я… тебя вспомнила, – прошептала она. И вдруг стала таять в воздухе, расплываясь, как легкий туман. Сашка охнула и сползла на пол.

Глава VI

…Датчанин гневным взглядом окинул чужака.

Коням всадили шпоры наездники в бока.

Во вражий щит нацелясь, склонились копья их,

И Людегаст встревожился, хоть был могуч и лих.

С разбега сшиблись кони и на дыбы взвились,

Потом друг мимо друга как ветер понеслись.

Бойцы их повернули и съехались опять,

Чтоб счастья в схватке яростной мечами попытать.

Врага ударил Зигфрид, и дрогнула земля.

Столбом взметнулись искры над шлемом короля,

Как будто кто-то рядом большой костер зажег,

Бойцы друг друга стоили: взять верх никто не мог…

«Песнь о Нибелунгах»

Тягучие воды Зеркала Судеб окружали Сашку со всех сторон. Она не могла разлепить глаза, вдохнуть, нащупать опору под ногами, и вязла, как муха в сгущенном молоке. От нехватки воздуха легкие невыносимо жгло, а голову словно стянуло стальным обручем.

– Плыви все время вверх, не сдавайся! – послышался знакомый серебристый перезвон.

Превозмогая боль, Сашка напружинилась, наугад устремляясь вперед, и вынырнула на поверхность. Она жадно глотала воздух, бешено колотя руками по мертвой глади озера и не веря в свое спасение.

– Дыши, дыши, – звенел серебром голос. – А теперь соберись с силами и плыви к берегу.

Легко сказать «плыви». Вода в озере напоминала кисель – обволакивала, затягивала, сковывала движения. Отчаянно трепыхаясь, Сашка выбилась из сил, но так и не приблизилась к берегу. Ее охватили усталость и отчаянье.

– Не сдавайся, – настойчиво звенел голос у самого уха. – Не смей сдаваться!

Из последних сил она перевернулась на спину и легла, широко разметав руки и ноги, как морская звезда. Вода держала ее, словно перина.

Осьминог

был одинок,

без друзей был

как без ног.

Обрывок детского стишка всплыл в памяти и застрял, бесконечно прокручиваясь. Шевеля руками и ногами, как осьминог – щупальцами, Сашка медленно стала продвигаться к берегу. Она видела лишь высокий каменный свод, по которому, как северное сияние, блуждали искрящиеся отсветы водной глади. Серебряный голос умолк, и единственные звуки, которые слышала Сашка – свое хриплое дыхание и тихие всплески смыкающихся вод озера.

– Осьминог был одинок, – монотонно твердила Сашка, делая очередной взмах. – Одинок был осьминог.

Наконец ее ноги коснулись дна, и она, словно ящерица, выползла на берег. У нее не осталось сил, чтобы радоваться спасению. Она – выбралась. А Тобиас – нет. Как она скажет об этом его родным, Грэю, Эвейн?

Сашка почувствовала теплое дыхание у своей щеки. Приоткрыв глаза, она увидела, что над ней склонился единорог.

– Надо встать. И идти.

– Не могу, – простонала Сашка.

– Надо, – настойчиво повторил голос. – Испарения озера не менее опасны, чем его глубины. Они стирают память.

– А я и хотела бы – все забыть, – прошептала Сашка.

– Вставай же, идем! Там, наверху, восходит солнце!

– Я должна проститься с Тобиасом, – сказала Сашка, поднимаясь. Тело ломило от усталости, но решимость придала ей сил.

Они вернулись в пещеру, которую охраняло изваяние василиска, в дикой злобе оскалившего острые клыки. Спотыкаясь, Сашка бросилась к Тобиасу. Слезы застилали ей глаза. Она гладила холодный камень, всматривалась в такое знакомое лицо, стараясь навеки впечатать его в память. Он встретил смертельную опасность лицом к лицу. Ярость, жгучая ненависть к василиску зрели в ее груди.

– Ах ты мерзкая, поганая, подлая тварь! – крикнула она и, выхватив клинок, кинулась к окаменевшему чудовищу. Ее накрыла удушающая волна гнева, она изо всех сил колотила, крушила изваяние, и от каждого удара Хвитинга от каменного истукана отлетали острые осколки. Сталь звенела и вибрировала в ее руках, и эта дрожь отдавалась во всем ее теле. Раздался ужасный грохот: окаменевший василиск раскололся надвое, а затем рассыпался грудой обломков. И сразу стало словно легче дышать. Сашка распрямилась и утерла пот со лба. Тобиас был отомщен. Ничто не напомнит теперь о его подлом убийце.

Сашка бросила прощальный взгляд на парнишку и вздрогнула, заметив, что статуя покрылась сеткой мелких трещинок, как дореволюционная чайная пара в серванте Анны Петровны. Кое-где серый камень отслоился и осыпался, как старая штукатурка, и под ним проглядывала кожа.

– Смотри, смотри же! Там, под этой каменной коркой, – Тобиас! – воскликнула она.

Единорог положил голову Сашке на плечо и глубоко вздохнул.

– Может, это осколки пробили каменную броню? – растерянно предположила Сашка.

– Василиск повержен, и его чары ослабли, – печально прозвенел серебристый голос.

Сашка осторожно попробовала отколупать каменную чешуйку ногтем, но безуспешно – скорлупа намертво приросла к коже.

– Оставь все как есть. Ничего уже не исправить, – единорог мягко потянул ее за рукав.

– Как освободить его из этого ужасного… саркофага? – подняла глаза Сашка.

Единорог, еще раз тяжело вздохнув, коснулся губами ее правой руки, все еще судорожно сжимавшей Хвитинг.

– Его нужно омыть теплой живой кровью.

Сашка не раздумывая полоснула клинком по левой ладони. Заструилась кровь. Сашка провела ладонью по щеке Тобиаса, закричала от дикой боли и отдернула руку: та покрылась язвами и волдырями, словно на нее брызнули кислотой. Камень, на котором остались кровавые отпечатки ее ладони, шипел и пузырился, как сода в уксусе. Серая маска слезала, открывая настоящее лицо Тобиаса. Его выражение было таким умиротворенным, а на щеках еще играл румянец – казалось, он просто крепко уснул.

Закусив губы от боли, Сашка снова и снова прижимала ладонь к статуе. Каменный панцирь шипел и таял от ее прикосновений. Руку невыносимо жгло, из язв сочились гной и сукровица. «Медленно, слишком медленно!» – злясь на саму себя за слабость, шептала Сашка и, вынув Хвитинг, еще раз крест-накрест полоснула по уродливо распухшей ладони. Кровь хлынула сильнее. Через несколько минут она обагрила все – от носков сапог до непослушных вихров на макушке Тобиаса.

На подламывающихся ногах Сашка спустилась к ручью, который тихо журчал между камней, и опустила пылающую руку в ледяные струи. Боль немного утихла. Она достала из рюкзака майку и разорвала ее надвое. Одним куском материи она коряво замотала искалеченную ладонь, а другую тряпицу смочила в воде, чтобы смыть кровь с лица Тобиаса.