Но выглядели они мужчинами и выполняли мужскую работу. Со временем они становились моложе, тогда как Санни взрослел. Каждый из них отдал свою жизнь, чтобы Санни жил дальше, – неужели это не понятно? По мнению Тедди, благодарности ждать не стоило. Самопожертвование по определению предполагает, что человек не получает, а отдает. «Самопожертвование, – вспомнилась ему фраза Сильви, – это такое слово, которое придает массовым убийствам оттенок благородства».
– Это не те экипажи, которые были сбиты над территорией противника, – объяснил он внуку. – Здесь лежат только лишь, – (только лишь!), – погибшие во время тренировочных полетов – более восьми тысяч человек. – («Начинается лекция по истории», – послышались ему вздохи Виолы.) – Не исключено также, что многие из этих парней разбились при посадке, когда возвращались на базу, или скончались в Харрогейтском госпитале от ранений, полученных в ходе вылета.
Но Санни легко шагал вдоль рядов покойных. Плечи приподняты, голова опущена – такое впечатление, будто он вообще не смотрит по сторонам. Или смотрит, да не хочет видеть.
– По крайней мере, у них есть могилы, а это, я считаю, уже кое-что.
Тедди по-прежнему разговаривал с Санни даже в тех случаях, когда тот, казалось бы, абстрагировался, но у внука был слух охотничьего пса, и Тедди всегда надеялся, что хотя бы часть сказанного отложится у Санни в голове – путь без участия мыслительных процессов, а только за счет невольного впитывания.
– У более чем двадцати тысяч ребят из числа летного состава даже нет могил, – продолжал он. – В Раннимиде поставили мемориал.
Во имя тех, кому не досталось даже каменной подушки, тех, чьи имена были начертаны на воде, выжжены на земле, развеяны по воздуху. Имя им – легион.
Тедди посетил этот мемориал в пятьдесят третьем, вскоре после торжественного открытия, на котором присутствовала тогда еще молодая королева.
– Может, и я с тобой? – спросила тогда Нэнси. – Останемся на выходные. Побродим по Виндзору, съездим в Лондон.
Это не пикник, а паломничество, пытался втолковать ей Тедди. И уехал один; Нэнси распрощалась с ним очень сухо. По ее словам, он постоянно «отрезал» ее от своей войны, и ему виделась в этом определенная ирония: она-то со своей секретностью отрезала его от «ее войны» так, что дальше некуда, и во время их кратких встреч всячески убеждала его выкинуть боевые действия из головы, чтобы не омрачать свидание. Теперь он раскаивался. Ну почему было не провести выходные вдвоем?
– «Укрыты в алебастровых палатах», – сказал он внуку, когда тот вез его к машине.
– Чего? – не понял Санни.
– «Бесчувственны к утрам и бегу дней, спят кротко члены Воскресения – стропила, шелк и крыша из камней». Эмили Дикинсон. Как ни удивительно, познакомила меня с ней твоя мама. Стихи эти сочинила Эмили Дикинсон, – объяснил он, понимая, что Санни недоуменно перебирает в памяти маминых подруг. – Давно умерла. Американка, – добавил он. – Есть в ней нечто патологическое – тебе как раз должно понравиться. «Я слышала муху, когда умирала».
Санни встрепенулся.
– Надо немного пройтись, – сказал Тедди.
Подставив руку, Санни помог ему выбраться из кресла-каталки, и они медленно побрели вдоль шеренги покойных.
Ему хотелось поговорить о них с внуком. Как их предал этот коварный лис, Черчилль, который ни словом не обмолвился о них в своей речи по случаю Дня победы, как их не удостоили ни медалей, ни памятников, как Харрису вменили в вину политическую доктрину, разработанную другими, хотя, бог свидетель, он до последнего дня ретиво претворял ее в жизнь. Да что толку? («Начинается лекция по истории».)
– А ты… это… – начал Санни, постукав носком ботинка о чье-то надгробье. Ботинки, устрашающего вида, неначищенные, были как будто позаимствованы у десантника. – Ты… типа… реально жесть видел?
– Жесть?
Санни пожал плечами:
– Мрак всякий. – Он снова пожал плечами. – Чернуху.
Тедди с трудом понимал, почему нынешнюю молодежь так привлекает всякий мрак. Вероятно, потому, что на долю молодых не выпало серьезных испытаний. Этих ребят воспитали вне теневых сторон жизни, вот их и тянуло создать свои собственные. Санни вчера признался, что ему «в кайф было бы родиться вампиром».
– Ужасы, – объяснил он, как будто Тедди мог не понять, что такое «мрак» и «чернуха».
Тедди вспомнил канадского летчика-инструктора, у которого плоть отделилась от костей, и прочий «мрак», подступивший впоследствии. Ну, в добрый час. Пропеллер, летящий в воздухе. Как звали ту девушку из Женской вспомогательной наземной службы ВВС? Хильда? Точно, Хильда. Рослая, пухленькая, круглолицая. Время от времени подбрасывала их на запасной аэродром. Подружка Стеллы. А Стелла была диспетчером: ее милый, протяжный голосок приветствовал обессиленные экипажи, которые возвращались с боевых заданий. Стелла ему нравилась; он даже думал за ней приударить, но не сложилось.
Хильда никогда не вешала носа. «Ну, в добрый час!» Он и нынче воочию представлял, как она желает им удачи. Вечно голодная. У кого после возвращения оставался недоеденный паек, тот отдавал его Хильде. Сэндвичи, сладкое – что угодно. Тедди усмехнулся. Странно, что запомнилась она именно этим.
– Дедуль?
Та история произошла перед самым концом, перед Нюрнбергом. Он находился на запасном аэродроме и обсуждал с бортмехаником свой тогдашний самолет, F-«фокс». Они наблюдали за снижением другого бомбардировщика, с большим запозданием возвращавшегося после ночной операции. Похоже, тот был подбит, и мягкой посадки ждать не приходилось. А Хильда преспокойно катила на велосипеде по дорожке вдоль периметра. Аэродром был огромным, там все разъезжали на велосипедах. Даже Тедди раздобыл себе какой-то старый костотряс, хотя по должности ему полагался служебный автомобиль. Что там делала Хильда, он так и не узнал. Подбитый самолет с ревом несся к посадочной полосе, но Хильда и бровью не вела. Завидев Тедди, она стала ему махать. Ей не суждено было увидеть, как отвалился пропеллер и от него отлетела лопасть, которая сейчас, кружась гигантским тополиным «носиком», стремительно падала на взлетную полосу: ни Тедди, ни его бортмеханик не успели даже подать девушке знак. Не успели даже крикнуть «Берегись!». Она ничего не заметила – спасибо и на этом, думал Тедди. Все произошло по чистой случайности: дело решали секунды и дюймы. «А все потому, что такая высоченная была», – заключил потом бортмеханик, реалист до мозга костей.
– Дедуль!
Обезглавлена. Голову аккуратно срезало лопастью. До него донесся пронзительный визг девчонки-наземницы, которого не мог заглушить даже чудовищный грохот покалеченного бомбардировщика, распахивающего посадочную полосу. При посадке погиб стрелок, а штурман умер еще в воздухе: его зацепило осколком где-то над Руром. Но тогда это отступило на второй план. Крича и обливаясь слезами, к Хильде бежали девушки-наземницы, но Тедди приказал им отойти, вернуться на свои посты и не высовываться, а сам зашагал вперед, чтобы подобрать голову. Не перепоручать же такое дело другим. У велосипеда все еще крутилось колесо.