– Жаба залезает на мухомор? – без всякой задней мысли предположил Санни.
– Жаба – королева мухоморов, вот в чем секрет. А это меняет дело. У нас есть тайное знание. И мы – гностики.
– Мостики?
– Ага. С ума сойти.
Разговор безнадежно затягивался. Санни хотелось упасть на землю и зарыться в листву, как делают лесные зверушки. Он бы поспал, а потом, глядишь, проснулся бы в «Джордане», а еще лучше – в доме у дедушки Теда. Но нет, пришлось тащиться дальше.
Из леса – опять в пекло. Доминик умолк и вообще как-то изменился, посмурнел. Стал бубнить себе под нос нечто бессвязное.
Сейчас они брели незнакомой тропкой, вдоль высоких живых изгородей, а потом тропка вдруг уперлась в небольшую проезжую дорогу, раскаленную от зноя. Санни в кровь сбил ноги и боялся, что не дойдет. Дорогу перегораживали двое ворот с большим красным кругом на белом фоне и фонарями сверху, только ни один фонарь еще не горел. Они вошли в воротца, за которыми скрывались железнодорожные пути. Наконец-то впереди замаячило хоть что-то интересное. Но будет ли поезд? Стоит ли ждать?
– А как же, – сказал Доминик. – Наверное, для этого нам и указали путь.
– Кто указал? – не понял Санни. – Королева мухоморов?
Он не подвергал это сомнению, а просто радовался, что папа наконец-то повеселел.
Никогда еще Санни не видел железнодорожного переезда. Но поезда обожал. В Йорке дедушка Тед частенько водил его в железнодорожный музей. И говорил, что в детстве тоже любил поезда.
Санни думал, что сейчас они перейдут через пути, но Доминик, усевшись посреди дороги, между двумя воротцами, начал сворачивать самокрутку. Санни неуверенно топтался рядом. Ему, семилетнему, было ясно, что сидеть прямо на асфальте, да еще там, где ходят поезда, – не лучшая идея, но его уже не держали ноги.
На пересечении с асфальтом рельсы были утоплены в деревянные шпалы, и отец, похлопав ладонью по деревяшке, сказал:
– Присядь, отдохни.
Закурив самокрутку, он обнаружил у себя в заднем кармане расплющенный пакетик полностью размякших шоколадных кругляшей и воззрился на них в полном изумлении.
– Не что-нибудь, – произнес он. – Пурпуровые.
Завидев шоколад, Санни все же решился сесть, тем более что деревяшки приятно холодили тело. Железнодорожные пути хорошо просматривались в обоих направлениях.
– Супер, а? – восхитился Доминик. – Прямо урок перспективы. Знаешь, что такое перспектива?
Санни не знал.
– Чем дальше расположен предмет, тем мельче его изображение. Люди, можно сказать, тыщи лет над этим ломали голову.
Санни коснулся ногой металлического рельса и даже вскрикнул – до того было горячо.
– Да, брат, солнце, – сказал Доминик. – Жарко. И ты типа – само солнце, сечешь? – (Папа не рассказывает, как все, подумал Санни, а перескакивает с одного на другое.) – Санни Тодд – самый тот! Это не простое совпадение, ясно тебе? Ра. Аполлон. Тоже красивые имена. Но мы тебя назвали Солнцем. Нам светит Солнце. – (А может, он имел в виду просто «солнце» – с именем Санни вечно была путаница.)
– Я теперь Филип, – напомнил ему Санни.
Перемазавшись растаявшим шоколадом, он рисковал получить нагоняй от «волчицы», но ему до того хотелось спать, что было уже все равно. Он клевал носом, привалившись к костлявому, напружиненному отцовскому туловищу.
– А в случае параллельных линий, подобных рельсам, требуется найти точку схождения.
Дремота была лучше любого лакомства. Бессвязные высказывания Доминика – поклонение солнцу, перспектива, мухоморы – куда-то уплывали по воздуху.
Проснувшись от звона колокола и вспышек света, Санни увидел, как белые ворота пришли в движение и медленно отгораживают шоссе. Неужели это ловушка? Ворота с лязгом захлопнулись.
– Ого! – сказал Доминик. – Обалдеть, что сейчас будет. Такое пропустить нельзя.
Санни заподозрил, что очень даже можно, и хотел встать, но Доминик рывком заставил его сесть.
– Верь мне, Фил, это надо видеть. О, смотри, брат, едет. Видишь поезд? Видишь? Офигеть.
Доминик вдруг вскочил и дернул за собой сына.
Мелкий удаленный предмет – поезд Кингз-Кросс – Норидж отправлением в пятнадцать тридцать, как позднее установило следствие, – становился все больше и больше, перспектива изменялась с каждой секундой.
– Жди! Жди! – как собаке, командовал Доминик. – Да что с тобой, в самом деле? Не хочешь испытать эти ощущения? Да тебе мозги вынесет. Вот! Черт!..
Нет, «черт!» – так мог бы воскликнуть Август, но не взрослый мужчина, которому в лицо въехал скорый поезд.
– Ну вот, похоже, мы на месте, – сказал Тедди.
Сидевшая на заднем сиденье Берти, причмокивая, допила из коробочки остатки сока и с интересом огляделась.
К одному из каменных столбов арочного въезда крепилась вывеска «Джордан-Мэнор», а под ней другая, с надписью: «Проезд и проход воспрещен». Тедди не знал, почему так названо это поместье: то ли в честь библейского Иордана, то ли по фамилии реального лица. Несколько лет назад он бы склонился ко второй версии. Во время войны у него была знакомая наземница по имени Нелли Джордан (не имевшая, нет-нет, никакого отношения к Иордану), а сейчас Джорданом или, как вариант, Иорданом уже называли детей: в одном классе с Берти учился мальчик по имени Иордан. Кстати, наряду с привычными Ханнами и Эммами у них были Лоза и Шафран (обе – девочки), а также Дхарма (бледное, тщедушное создание, чей пол Тедди так и не определил). Одноклассницу Санни звали Белкой. По крайней мере, от такого имени не образовывалось уменьшительное – это соображение тяготило Нэнси, когда они выбирали имя для Виолы. «Как по-твоему, неужели ее будут называть Ви? Хочу верить, до этого не дойдет». Впоследствии Тедди не раз возвращался мыслями к этой Белке. Сменила ли она имя – или где-то в мире взрослых до сих пор обитает учительница, адвокатесса или домохозяйка, откликающаяся на «Белку»?
Учитывая тип школы, ее выпускникам, по словам Виолы, были открыты все пути. Рудольф Штайнер (в отличие от самой Виолы) во главу угла ставил интересы ребенка. А теперь, когда она примкнула к нонконформистам, ее вполне устраивал выбор Вильерсов, сделанный за беднягу Санни: платная сельская приготовительная школа. Мало того что Виола, по сути, умыла руки в деле воспитания сына, так она еще и разлучила его с сестрой. Тедди хорошо представлял, насколько болезненным был бы для него в нежном семилетнем возрасте разрыв с Урсулой и Памелой. А вдруг Вильерсы изменят свое мнение насчет Берти? Неужели Виола и дочку отдаст им в лапы?
– Родители Домми способны обеспечить ребенку все преимущества, – твердила отцу Виола. – В конце-то концов, он же наследник Вильерсов, а Домми вернулся в лоно семьи. Он фактически живет в поместье, пишет картины.
Тедди предпочитал не вспоминать, что Доминик – живописец: уж больно скромны оказались его успехи на этом поприще.