Соня боялась, что дочка не переживет суровую сибирскую зиму, но тут на помощь новой сотруднице пришла директор дома культуры, которая пожалела молодую мать и разрешила ей занять кладовку, примыкающую к библиотеке. Подшивки старых газет уложили поплотнее на стеллаже вдоль одной стены, а второй стеллаж служил и нарами, и столом, и сервантом. В комнатенке не было окна, зато имелась батарея парового отопления. Для приготовления еды служила электроплитка с открытой спиралью, роскошная вещь по тем временам. Плитка была не покупная, ее в свое время смастерил Анатолий, он же научил жену, как чинить этот простейший электроприбор, в запасе имелись новые спиральки. Несмотря на отсутствие электрической розетки, Соня дважды в день готовила на плитке еду. Правда, для этого надо было вывинтить лампочку, вставить другой патрон — с двумя дырочками для вилки, и после приготовления еды проделать обратную процедуру.
Директор смотрела на это сквозь пальцы, но предупредила о строгих пожарниках, которые могут нагрянуть с проверкой в любую минуту. Поэтому Соня готовила только рано утром и поздно вечером. Но все равно она считала, что по сравнению с жизнью в ссылке и даже в новосибирском общежитии, ей ужасно повезло. Воду от колонки таскать не надо, печку топить не надо, имеется настоящий теплый туалет. Детские воспоминания о жизни в двух просторных комнатах на Васильевском острове, в квартире, которую ее семья до революции занимала целиком, ей давно казались волшебным сном.
До открытия библиотеки и после конца рабочего дня Софья успевала погулять с Любочкой, в остальное время девочка спала или тихо играла. Дверь из кладовки в библиотеку всегда была приоткрыта, но Соне редко приходилось покидать свой пост, Люба была на редкость спокойным ребенком.
При карточной системе на небольшую зарплату библиотекаря прожить было трудно. Но Софья с детства знала, что ее золотые руки всегда дадут ей кусок хлеба, так еще мама говорила, научившая ее шить, вязать, вышивать гладью и крестиком, делать сложные узоры в стиле «ришелье». С десяти лет Соня помогала ей делать красивые подзоры на кровати, нарядные наволочки, украшать вышивкой праздничные скатерти. Потом научилась рассчитывать выкройки, шить платья, и даже пальто. Деревенские женщины расплачивались с ссыльными мастерицами яйцами, салом, молоком и маслом, и уносили от них отлично пошитые платья, стопки нарядного белья в приданое, перелицованные пальто.
После переезда в Болотное мамин «Зингер» — едва ли не единственная вывезенная из Ленинграда вещь — опять помог Сонечке. Вначале она сшила блузку и перелицевала костюм директору дома культуры. Потом к ней стали обращаться другие сотрудницы. Директрисе Сонечка шила даром, в благодарность за то, что обеспечила теплым жильем, товарищам по работе — за небольшую плату или продукты. А из остающихся обрезков ткани она сооружала своей дочке комбинированные платьица. Любочка все детство проходила в нарядах из лоскутов, зато одежду с чужого плеча не носила никогда.
Вскоре болотнинские модницы заметили, что работницы дома культуры щеголяют в отлично пошитых платьях и костюмах, и к Софье потянулись женщины со стороны. Одна из таких заказчиц, жена председателя горисполкома, помогла ей сменить комнату в бараке, где она была прописана, на другую — в кирпичном двухэтажном доме со всеми удобствами, то есть с водопроводом и канализацией. Это было фантастическим счастьем, потому что таких домов в городе было всего несколько, в основном он был застроен деревянными бараками и дореволюционными домами частного сектора. При этом в годы войны за счет эвакуированных население Болотного значительно увеличилось.
Письма от Анатолия Софья получала редко и с большим опозданием, поскольку переписка велась через бывших соседей из Новосибирска. В начале 1953 года они переслали извещение о том, что ее муж умер в лагере от гриппа. С этого момента Софья всю свою жизнь посвятила дочке.
Любочка, практически выросшая в библиотеке, оказалась очень усидчивой и способной девочкой. Училась почти на одни пятерки, но особенно хорошо ей давались точные науки. Софья Аркадьевна решила, что дочь должна пойти по стопам отца и поступать на мехмат или на физический факультет и, окончив школу, Люба стала студенткой Новосибирского университета. На пятом курсе родила дочку, а еще через полтора года попала под машину.
Вот и все, что было известно Наде об истории своей семьи. Да и эти сведения пришли к ней постепенно. Она знала, что бабушка родилась в Ленинграде. Книги об этом городе, которые имелись в библиотеке Дома культуры, где бабушка проработала всю жизнь, были изучены вдоль и поперек. Вместе с бабулей Соней она мысленно «гуляла» по Невскому, по стрелке Васильевского острова, любовалась панорамой Невы, Зимним дворцом, Петропавловкой, Исаакием. Она заочно полюбила этот город и в детстве часто спрашивала у бабушки: почему бы туда не вернуться? Софья Аркадьевна непонятно фыркала в ответ: «Для лимитчицы я старовата, а ты слишком молода».
Вначале Надя списывала то, что бабушка оказалась в Сибири, а также гибель всей ее семьи, на войну. Настоящую правду узнала, окончив десятый класс. В девяностом году уже вовсю осуждали сталинские репрессии, «отец народов» был заклеймен, как один из самых страшных палачей в истории человечества.
На следующий день после выпускного вечера бабушка поведала ей все, как было. Надя была сражена ее рассказом.
— Почему ты молчала, бабуля? — спросила она, немного отойдя от шока.
Софья Аркадьевна постучала «беломориной» по столу, вытряхивая случайные крошки табака, сдавила бумажный мундштук и закурила.
— Когда меньше знаешь, моя дорогая, не только крепче спишь. Еще не имеешь возможности навредить другим. Ты была слишком мала. Сейчас, я надеюсь, ты способна все правильно оценить и не трепать языком там, где не надо.
— Но ведь у нас теперь гласность! — уверенно воскликнула Наденька.
— Хрущев на двадцатом съезде тоже доклад делал. Потом его среди коммунистов зачитывали и передавали из уст в уста. И что?.. Всей правды народу так и не сказали. И осталось в учебниках истории только словосочетание «сталинские репрессии». Поверь, очень многие всегда знали, что это такое, но молчали, поэтому и выжили… Конечно, столько много народу не открывали никогда. Но вдруг власть изменится, и новое министерство Правды — помнишь, у Оруэлла? — опять надумает переписать историю? Деточка моя, я много пережила всякого, и могу с уверенностью сказать: лучше жить тихо, думать о себе и своих близких. А близких у нас — только ты да я.
Надя мечтала продолжить учебу, поехать в Ленинград, но бабушка не отпустила ее даже в Новосибирск.
— Куда тебе в университет? Не поступишь, способности у тебя весьма средние. К тому же в такое время надо друг за друга держаться. Ты что думаешь, на одни талоны проживешь студенткой? Это практически невозможно. А здесь огород: картошка, овощи, ягоды… И мне в моем возрасте одной с ним не справиться. Так что, если ты уедешь — обе голодать будем. Вон в детском хоре концертмейстер уволилась — иди на ее место. Твоей музыкальной школы для такой работы хватит. Если повезет, еще частными уроками подрабатаешь. Я пока шить могу. Проживем.