– Погодите, – перебил я Архипова. – Я сам! Вы выяснили, что Карп Уралов – не кто иной, как член того революционного кружка Сергей Красильников.
– Точно! Ну вы и жук, Владимир Алексеевич! Из вас вышел бы прекрасный преступник!
– А почему не сыщик, Захар Борисович? – удивился я.
– А потому, что это место уже занято мной! Вы правы, именно – Сергей Красильников! Дальше было проще. В наших архивах оказалось дело и на Сергея Красильникова. Удивительно, но Красильников, будучи после ареста и следствия по делу о революционной ячейке отчислен из института, никаким преследованиям более не подвергался. Мало того, из дела были изъяты некие подшитые ранее материалы. Так иногда бывает, если в нем появляется политическая составляющая. Например, какой-либо мелкий преступник начинает работать на полицию. Правда, и в списках наших агентов Красильников не значился. Вероятно…
– Снова охранка? – предположил я.
Архипов поморщился:
– В последние годы мы все время пересекаемся. Все чаще и чаще. Благодаря таким «прогрессивным» писателям, как вы, Владимир Алексеевич…
– Ну-ну-ну, – я положил руку ему на плечо. – Будет, Захар Борисович, не начинайте снова. Мы как-нибудь сядем с вами основательно за стол и поговорим об этом – например, долгим зимним вечером. Идет?
– Ладно! Итак, несколько подшитых страниц были удалены. Но осталась более поздняя и очень подробная записка от одного из наших осведомителей. В ней значилось, что Красильников устроился в департамент надзора за торговлей при городской управе. Само по себе это уже удивительно, если учесть те обстоятельства, при которых им интересовалось Охранное отделение. Красильников, впрочем, трудился на этом месте недолго. Он был помощником инспектора, надзиравшего за санитарным состоянием лавок в Охотном Ряду. Наш осведомитель писал – Красильников, используя служебное положение, предупреждал торговцев о будущих инспекциях, получая за это от лавочников деньги. Был изобличен и выгнан со службы. А после он пропал.
Я задумался.
– Так, значит, карьера Красильникова началась с торговли информацией… Теперь я, кажется, понимаю, чем он занимается сейчас. Он собирает и анализирует информацию из газет. А потом продает кому-то и эту информацию, и результаты анализа. Но кому?
– Вы полагаете? – с тревогой спросил Архипов.
– Конечно, сам он мне этого не говорил, и, возможно, все это – мои домыслы. Но если я понял правильно и если вспомнить его слова про то, что чтение газет – занятие прибыльное и перспективное, значит, у него есть своя клиентура.
– Очень может быть, – сказал сыщик. – Боюсь, нам еще придется столкнуться с результатами этой деятельности. Но вы, Гиляровский, что делали здесь, в Аржановке? Вам тоже понадобились новые документы? Может быть, Ветошников не зря за вами филеров послал, а? Может, вы все-таки действительно кого-то убили и пытаетесь скрыться?
– Это касается того дела в магазине Елисеева, о котором я рассказывал в вашем узилище.
– Заметьте, – сказал Архипов, – я не спрашиваю у вас подробностей. Надеюсь, когда-нибудь вы сами все подробно расскажете или опишете. Хотя, если нужно будет что-то уточнить, что-то, что не будет противоречить моей службе и моим убеждениям, то – пожалуйста, обращайтесь. Однако для начала попробуйте все же уладить ваши дела с Ветошниковым. Он человек цепкий и при этом недалекий. Увы, такие тоже встречаются в нашей службе. А теперь прощайте. – Он ткнул кучера в спину, и пролетка остановилась. Архипов соскочил, а мы тронулись дальше.
– Опусти-ка ты, братец, верх, – сказал я кучеру. – А то и так подозрительно едем. Пусть смотрят, как я возвращаюсь домой, скрывать больше нечего.
Но подлец кучер так и не довез меня до дома, а высадил на повороте с Тверской, пояснив, что дальше ехать не может, поскольку его лицо знакомо филерам. Так что я, расплатившись, дошел до дома на своих ногах. Неподалеку возле стройки маячили двое рабочих. Но всех работников, занятых на стройке, я давно уже помнил в лицо, а эти были совершенно новые. Кроме того, козырьки на их картузах блестели как новенькие, они не были захватаны испачканными в известке пальцами, как у трудовых людей. Я отсалютовал им и пошел к себе.
Дома я написал небольшую записку Елисееву с просьбой – если вдруг его люди раньше меня поймают Красного Призрака, не делать ничего, пока я не переговорю с ним. Положив записку в конверт и запечатав его, я позвал Колю и попросил отнести свое послание к воротам стройки. Потом переоделся в свой любимый халат и, сев в кабинете в кресло, принялся заносить в блокнот пометки о сегодняшнем дне. Дойдя до Уралова-Красильникова, я задумался. Человек этот мне положительно не нравился, однако я не мог не отдать должного его энергии и целеустремленности. Мне всегда нравились люди деловые, предприимчивые, живущие в полете, лишенные боязни перед будущим. В России им путь был один – в разбойники. Такая душа не могла существовать в тесном служебном мундире – лихая сила выбрасывала ее на вольный воздух степей или в зеленые просторы леса, вкладывала в руку кистень и шептала – иди и возьми все сам!
И мне шептала. И меня выбрасывала. Правда, много лет назад – только случайная встреча с отцом, который посоветовал мне идти в армию, прервала мой разбойничий путь – иначе сегодня я действительно мог стучаться в дверь «фабрики» Уралова за поддельным видом на жительство.
Я сладко потянулся и положил блокнот на колени.
Интересно сравнить Красильникова и Мураховского. Как странно развела судьба прежних товарищей! Оба в молодости были революционерами, но один стал профессором истории, а второй – дельцом преступного мира. Мураховский все еще оживлялся, когда речь заходила об идеалах, которые он исповедовал с юности – о революции, о страдании народа. Но ничего такого не замечалось у Красильникова. Казалось, что нынешний Карп Семенович вытравил в себе каленым железом все былые идеалы, всю романтику. Хотя, безусловно, в нем горел огонь, но это был огонь наживы, огонь азарта, огонь презрения человека, считающего себя сильнее окружающих обстоятельств. Я подумал, что Уралов мог бы стать классическим злодеем русской литературы уровня Свидригайлова. Надо было бы понаблюдать за ним подольше, попытаться запомнить его манеру речи, фразы, которые он иногда формулировал необычно и довольно точно. Как он сказал, детали – это отмычка, с помощью которой можно вскрыть человека. Чертовски верное наблюдение! И я понимаю, почему он старался сообщить мне как можно меньше деталей. Он не хотел давать мне отмычку, которой я мог бы вскрыть его собственный характер. Но почему толстяк, сидевший в кресле у печки, постоянно подсказывал мне то, что Уралов хотел скрыть? Это, безусловно, был вопрос их внутренних взаимоотношений, о которых я ничего не знал. «Интересная компания, – подумал я, уже начиная засыпать. – Надо будет навестить ее еще раз в будущем».
Я тогда не знал, с какими трудностями мне придется столкнуться в осуществлении этого желания.
Я проснулся только, когда Коля вернулся от Елисеева.
– Передал?