– А какая разница? – спросил Джонс, обводя молодых друзей взглядом.

– Ну… никакой.

– Без разницы.

– Все равно, конечно!

Джонс улыбнулся еще шире.

– Тогда пока, ребятки, – ответил он, спустился с террасы и неторопливо зашагал в сторону парковки.

Глава шестая

Розовые и лиловые азалии цвели так пышно, что заслонили даже кизил и багряник, – цветы образовали сплошную стену, из-под которой не разглядеть было даже клочка зеленой листвы. Вот уже семьдесят шесть лет как Ивонна Каллауэй встречала цветение азалий. Она медленно спустилась с крыльца своего дома, пересекла палисадник, остановилась на краю улицы – подождать, пока поредеет поток машин. Ивонна жила на Канал-роуд, примерно в миле к западу от большой развязки. Вообще-то официально Канал-роуд именуется шоссе номер 180, но так улицу называют лишь туристы, а местные – никогда.

Провожая глазами поток транспорта, пожилая женщина вспоминала те времена, когда Канал-роуд была никаким не шоссе, а обыкновенной грунтовой дорогой. А теперь вот изволь стоять и терпеть выхлопы, ждать, пока прокатят все те люди, которых она, Ивонна, сюда не приглашала – сами явились и поселились. Чужие люди, пришлые, шумные, старых порядков не знают и знать не желают.

Ивонна живо помнила, как она, а затем и ее дети, по вечерам беспрепятственно выбегали из дома, – тогда такого потока машин и в помине не было, – и играли на берегах канала. Они, бывало, махали людям на баржах, плывших мимо, и гадали, в какие края пойдут эти баржи. А теперь все суда, которые идут по каналу, оснащены кондиционерами, и никто не выходит на палубу помахать местным жителям. И все-таки Ивонна сиживала на берегу канала и провожала взглядом суда.

Старушка быстро пересекла улицу и направилась к единственной паре скамеек, какие были поблизости. Скамьи стояли на берегу канала, не под зеленой сенью парка, и фонаря около них не было, и мусорной урны рядом не имелось. Не было ни павильона, где вам почистят рыбу, ни пожарного гидранта, ни уличных табличек про какое-нибудь «строго запрещается». Просто две обыкновенных скамейки друг напротив друга, и неподалеку виднеется маленький пирс, не больше пятнадцати квадратных футов. Много-много лет назад этот пирс и эти скамейки соорудил муж Ивонны, Бобби Грей.

К тому времени как Бобби торжественно закончил постройку этих скромных сооружений на берегу канала, их с Ивонной дети уже выросли и разъехались кто куда, и дом опустел – в нем теперь остались только Ивонна и ее муж, за которого она вышла, когда ей исполнилось шестнадцать. Много вечеров супруги проводили на скамье у пирса, попивая холодный сладкий чай, любуясь приливом, разговаривая о пустяках. Они просто наслаждались покоем, взаимной любовью и ощущением, что Господь любит их. И так было, пока Бобби не умер.

Старший сын Ивонны, Томми, теперь жил в Далласе. Он уже успел обзавестись не только детьми, но и внуками. Близнецы Рэй и Марта жили в Саратоге, и у каждого была своя семья. А Брэдфорд, младшенький сын Ивонны, уже покинул этот мир. Ей с трудом верилось, что она пережила свое родное дитя, но так оно и было. Брэдфорд умер всего сорока семи лет, и Ивонна до сих пор думала о нем как о малыше. Пусть для кого-то он был взрослым мужчиной, а для нее сын всегда оставался маленьким мальчиком, который босиком бегал по двору, перелезал через плети жимолости, охотно смеялся над дурацкими анекдотами, но как-то в Сочельник расплакался, пожалев младенца Иисуса, – ведь тому пришлось появиться на свет в хлеву.

Ивонна гордилась тем, чего достигла в жизни, и считала, что прожила свой век хорошо, достойно, но она понимала – ее земной срок истек, пора уходить. Так она решила уже несколько месяцев назад, решила наверняка, но все же вот она до сих пор тут, болтается ни к селу ни к городу, словно новогоднее уличное украшение, которое забыли снять до марта месяца. Однако Ивонна не хотела сама решать свою участь и выжидала.

– О, простите! – воскликнула она, подойдя вплотную к скамейке, ибо только сейчас заметила, что место уже занято: у пирса сидел какой-то старик. У ее пирса! Даже мэр городка однажды, давным-давно, написал в газете, что это пирс Ивонны и Бобби. Весь город знал, что пирс построил ее муж, и что пирс стоит аккурат напротив их дома. Никто никогда не ставил тут машину, не причаливал, не занимал место. Ивонна всегда ощущала, что Город обтекал ее личный пирс, ее персональную тихую гавань, неприкосновенное убежище.

Ивонну настолько поглотило созерцание азалий, что старика она не заметила. Ей и в голову не пришло, что ее законное место может занять посторонний. Поэтому, увидев незнакомца, она ахнула и отступила. Седовласый незнакомец встал и улыбнулся.

– Чудесный вечер, – любезно сказал он, – а уж место – удачнее не придумаешь! Какой отсюда вид! Несравненный!

Он слегка поклонился и сказал:

– Прошу вас, миссис Каллауэй, присаживайтесь. Если вам желательно побыть в одиночестве, так я уйду, только скажите. Но, признаюсь, мне бы хотелось на некоторое время составить вам компанию – если позволите.

– Сэр, – ответила Ивонна, – мы беседуем не на равных: вы, совершенно очевидно, меня знаете, а я, кажется, не имею счастья быть с вами знакомой, и вы не представились.

Седовласый вновь поклонился и протянул руку.

– Примите мои глубочайшие извинения, мадам. В здешних краях такую красавицу все знают, а я – лишь мимохожий странник, джентльмен, путешествующий для своего удовольствия и без особенной цели. Меня зовут Джонс, и, если позволите, просто Джонс, а не «мистер».

Ивонна улыбнулась учтивому кавалеру и протянула руку. Джонс помог ей усесться на скамью.

– Так вы позволите составить вам компанию? – спросил Джонс.

– Да, – милостиво ответила Ивонна, – садитесь.

Джонс сел рядом, бережно поставив под скамью свой потертый кожаный чемоданчик. Ивонна положила ногу на ногу и скрестила руки на груди. Джонс, помолчав, похлопал по деревянному сиденью скамейки.

– Замечательно сработано, прямо восхищаюсь, – заметил он. – Нынче уж так тщательно не делают, а если и делают, то редко – днем с огнем не сыщешь такой работы. До меня дошли слухи, что это прекрасное сооружение – дело умелых рук вашего покойного супруга?

Ивонна просияла от гордости.

– Да, – ответила она, – мой Бобби Грей сладил эти скамьи в 1969 году. Обратите внимание, ни единого гвоздя, только клинышки.

– Я заметил, – кивнул Джонс, поглаживая пальцами крепкие клинья. – Превосходно, просто красота.

– Верно ли я поняла – вы не местный?

– Совершенно верно, – ответил Джонс. – Однако я часто бывают в этих краях и успел изучить их: по достоинству оценил город и окрестности, прикипел душой к местным жителям и полюбил эту скамейку.