– У Рамона и Хуаниты детей пока нет, хотя они и рады были бы завести потомство. Вообще-то, сынок, они примерно ровесники тебе и твоей жене. Четыре дня назад у Хуаниты был выкидыш… в субботу. Помнишь, что ты сказал Рамону в понедельник утром?
– Но он не сообщил мне, что у нее… – начал было Генри, однако под взглядом Джонса умолк. Тот некоторое время изучал его лицо, затем вновь указал в сторону рабочих.
– Вон там, у шланга для поливки, шестнадцатилетний Мартин. Это его первая работа. Отец Мартина владеет половиной недвижимости в этом городке. Он хотел, чтобы этим летом сын начал сам зарабатывать и пробивать себе дорогу в жизни. Конечно, Мартин мог бы работать в любой из фирм, которые принадлежат его отцу, но он очутился тут. Мартин уже рассказывал отцу, каково на тебя работать, Генри Уоррен, однако пока что отец уговаривает его не бросать эту работу. Думаю, он нарочно послал сына именно сюда, чтобы тот получил назидательный и яркий пример. Нет-нет, не пример для подражания, а пример того, как нельзя работать и обращаться с подчиненными. Отец Мартина знает, что когда-нибудь у его сына тоже будут подчиненные, вот и хочет, чтобы тот кое-чему научился. Пока ты ни разу не ударил мальчика, я думаю, отец не будет забирать его из бригады, но, дружок… ты меня слушаешь?
Глаза у Генри блеснули.
– … я подозреваю, что никто из семьи Мартина никогда не скажет о тебе доброго слова, не говоря о хорошей рекомендации. Так, кто у нас дальше? – Джонс показал левее, и Генри проследил за его жестом. – Вон те трое – Хьюго, Рикардо и Марио. Все трое из маленького мексиканского городишки к югу от Техаса. Отец у них умер, а мать больна. Чем больна, они не знают, потому что у них нет денег на обследования и анализы. Еще у них есть младшая сестренка, девочке всего пятнадцать, и она мечтает поступить в колледж. Месяц назад они перешли границу и автостопом добрались сюда – найти работу нелегально. Думают, что тут меньше опасности быть пойманными и депортированными восвояси. – Джонс помолчал, затем добавил: – Я их не оправдываю. Просто рассказываю тебе, кто они и почему так поступили. Так, а вон там у нас Ширли и Летти, мама с дочкой. Вон, у бака с водой, наблюдают за тобой. Согласись, вид у них запуганный до смерти. Похоже, опасаются, что ты накричишь на них за такую малость – а они всего-навсего прервались на минутку, чтобы утолить жажду. – Джонс подождал, не скажет ли Генри хоть слово, но тот молча понурился. – Летти – не очень здоровая девушка. Ей уже почти тридцать, а по умственному развитию она едва тянет на двенадцатилетнюю. Муж ее давно бросил. Ширли могла бы получать на Летти пенсию по какой-нибудь социальной программе, но она для этого слишком горда. Работа у тебя в бригаде – одна из трех, на которых она трудится одновременно.
Вон там копает канаву Фрэнк, тощий такой. Он тоже на двух работах, хотя ему уже пятьдесят. Живет он в маленькой квартирке со старенькой мамой. Порядочный, достойный человек, но потерял всякую надежду на будущее, давно потерял. Пожалуй, он работает не так старательно, как следовало бы. Не потому ли ты на прошлой неделе вычел у него пятьдесят долларов? – Джонс заглянул Генри в глаза, но тот упорно смотрел в землю.
– Я заплатил ему столько, сколько он заслужил, – выдавил Генри.
– Наверно, это правда, – согласился Джонс, и лицо его отвердело. – А как насчет тебя, друг мой? Ты бы хотел получать по заслугам, а? – Джонс помолчал, давая Уоррену возможность осмыслить услышанное, потом вздохнул, покачал головой и сказал:
– Вот я, к примеру, не хотел бы получить по заслугам. Я надеюсь на милосердие, а не на справедливость.
Генри не проронил ни слова.
– Эти жизни, эти судьбы, эти души – Уолтер, Уильям, Ширли, Летти, Рамон, Хуанита и прочие – так же драгоценны для Творца, как для тебя драгоценна жизнь твоего будущего сына, – закончил Джонс.
Некоторое время оба сидели молча – на перепутье, к которому пришла судьба Генри Уоррена. Старик молча ждал, как уже неоднократно случалось ему ждать, пока не появятся признаки, что собеседник принял решение. Джонс по опыту знал, что судьбоносные решения редко принимаются с помпой и шумихой, торжественно и радостно, под звуки оркестра и фейерверк. О нет, гораздо чаще эти решения сопровождались слезами и горькими сожалениями. Но потом происходило нечто, казалось бы, невозможное: сила прощения помогала заполнить черную незримую бездну в отчаявшейся душе, и у человека вдруг появлялись силы и желание жить дальше, измениться к лучшему, взглянуть в будущее с отвагой и оптимизмом – и зашагать новой дорогой к новой цели.
– Моя жизнь в полном хламе, совсем я запутался, – тихо признался Генри.
– Да, так оно и есть, но лишь сейчас, на данный момент, – уточнил Джонс.
Генри вскинул голову.
– О чем вы?
– О том, что тебе по силам измениться, сынок. Все в твоей власти. Измениться прямо сейчас. Ты можешь изменить то, как ведешь свои дела, как обращаешься с семьей и с подчиненными – с теми, кто вверил тебе свою жизнь. Ты можешь изменить все это прямо сейчас. – С нажимом повторил старик.
Он пристально посмотрел в глаза собеседнику и продолжал:
– В большинстве своем люди убеждены, будто личные изменения требуют много времени и совершаются далеко не сразу, но на самом деле это не так. Измениться можно мгновенно! В одну секунду! Много времени может потребоваться, чтобы решиться на изменения, но сама перемена происходит в мгновение ока!
– Тогда я изменюсь, – отчеканил Генри. – То есть… я уже изменился.
– Конечно, ты понимаешь, что порушенную халтурой репутацию в мгновение ока не восстановишь, – предупредил Джонс, – ты же умный мальчик. Понимаешь?
Генри истово закивал.
– У некоторых людей не получится сразу поверить, что ты изменился к лучшему, – они некоторое время будут колебаться. Но, раз ты принял решение, то окружающие увидят признаки перемен, которые в тебе произошли, и, рано или поздно, они тоже изменят отношение к тебе. А теперь, – с явным облегчением в голосе сказал Джонс, – один маленький вопрос. Чтобы полностью изменить все сферы твоей жизни, ты должен понять ответ. Итак, вопрос. Готов?
– Давайте, – осторожно сказал Генри.
– На скале сидят пять чаек. Одна из них решает улететь. Сколько чаек остается на скале?
– Ну… четыре.
– Нет! – ответил Джонс. – Их все еще пять. Потому что решить улететь и на самом деле улететь – это далеко не одно и то же. Теперь послушай меня внимательно, сынок. В противоположность общепринятому и распространенному убеждению, само по себе намерение лишено какой бы то ни было силы и мощи. Чайка может собираться улететь, может решить лететь, может обсудить с другими чайками, как прекрасно было бы улететь со скалы, но, пока она не захлопает крыльями и не взовьется в воздух, она все еще сидит на скале и ее жизнь не изменилась, и она не отличается от прочих сидящих чаек. Точно так же человек, который намерен измениться, ничем не отличается от того, который даже и не планирует перемены. Ты никогда не задумывался, что о себе мы судим по намерениям, в то время как о других людях судим по их поступкам? Между тем, намерение, не подкрепленное поступком, – это оскорбление в адрес тех, кто ждал от тебя лучших проявлений и верил в тебя. «Я намеревался принести тебе цветы, но не купил их», «Я собирался закончить работу к сроку», «Я честно хотел приехать на твой день рождения»…