Это просто шоу. Любая другая теория – безумие».
Марселина взяла первую попавшуюся книгу с полки, открыла на сто тринадцатой странице и напечатала сто тринадцатое слово в пустом поле. Завет. Хорошее слово. На него редко когда наткнешься на Четвертом канале.
Воскресный мальчик Лампиан слал кому-то смс, мелькающие пальцы превратились в размытое пятно.
– Можешь оказать мне услугу?
Он надул губы, разозлившись, что его прервали:
– Ну…, я не знаю, то есть… у меня не будет из-за этого неприятностей?
– У меня много знакомых продюсеров.
Он закатил глаза:
– Тогда говорите, что надо.
– Ты дежурил вчера вечером?
Парень покачал головой.
– Мне нужно взглянуть на съемку с камер.
– Что?
– Ну, с камер слежения. – Она махнула в их сторону так, как стюардесса показывает аварийные выходы. – Все записывается на жесткий диск объемом в сто гигов. У тебя там.
Охранник в легкой панике заглянул под стул.
– Загрузить легко.
– Никто другой по эту сторону стола заходить не должен.
– Это для шоу.
– Тогда нужна бумажка.
– Я получу ее в понедельник.
– Хорошо. Я вам запишу.
– Было бы проще…
Он уже склонился к внешнему жесткому диску «ЛаСье».
– Сколько по времени вам нужно?
– Пара часов. Скажем, с десяти тридцати до двенадцати тридцати.
– Запишу на DVD.
«Я бы лучше все загрузила себе на КПК», – хотела сказать Марселина, но кивнула в знак согласия. Нельзя недооценивать склонность бразильцев к бюрократии. Она смотрела на дождь и фуникулеры, исчезающие в облаках вокруг Сахарной Головы [180] . Вертолет жужжал над Дойс-Ирман. Но даже зимний дождь не мог затушить угли недавних беспорядков. «Густая жаркая магма течет под нашими красивыми улицами и проспектами, мы ходим, бегаем, выгуливаем наших собачек по корке, затвердевшей на магме, прихорашиваемся с важным видом, словно мы в Нью-Йорке, Париже или Лондоне, пока скрытый порядок не нарушается, и женщина, которая убирает твой дом, готовит тебе еду и заботится о твоем ребенке, мужчина, который везет тебя в такси, доставляет тебе цветы, чинит твой компьютер, не становятся внезапно твоими врагами, и тогда огонь бежит прямо к морю».
Тут она подумала: «А что, если вертолет врежется в фуникулер? Вот настоящий кадр для Си-эн-эн».
– Вот, пожалуйста. А что за шоу?
– Я не могу сказать, но мы все в нем снимаемся.
Облака цеплялись за Дойс-Ирман и длинную гряду Тижуки, превращая Леблон в чашу из башен, предложенную морю. Дерзкие парни в ярком, словно оперение туканов, неопрене бравировали на серых приливных волнах. Пока Марселина бежала от такси до лифта, она промокла и начала дрожать. Сегодня не было слышно бурлящих глиссандо Королевы Бейжа-Флор. Влага вредна для электроники. Водитель такси купил цветы и на удивление хорошую бутылку французского вина. Большинство водителей, обслуживавших Четвертый канал, были куда лучшими помощниками продюсера, чем настоящие ассистенты, грезившие работой на телевидении. С бутылкой в одной руке и цветами – а также подписанной открыткой – в другой Марселина ехала в зеркальной кабине, и с нее капало на пол из искусственного мрамора.
Она нажала кнопку звонка. После звонка шла фермата [181] – это противоположность эху, молчание, скорее осязаемое, чем слышимое, когда разговоры внезапно прекращаются. Благодаря Четвертому каналу Марселина знала о тонкостях этого беззвучного щелчка. Дверь открыла мать.
– Ой, ты решила все-таки прийти. – Она отпрянула, когда Марселина потянулась поцеловать ее.
Они сидели аккуратными рядами на всех доступных местах в тесной гостиной: Глория и Ирасема на диване, между ними малыши, дети постарше у их ног, все липкие от сладостей на журнальном столике, муж № 1 примостился на подлокотнике кресла, а муж № 2 устроился на пластиковом стуле, который притащили с балкона и втиснули между торшером и органом. Рядом с креслом матери на маленьком столике стоял высокий стакан с водкой. Пузырьки поднимались между кубиками льда, а из стакана торчала палочка для перемешивания коктейлей, украшенная фигуркой тукана. В маленькой квартирке сильный сильный запах тушеного мяса и бобов с умеренной кислинкой зеленых овощей и свежей ноткой долек апельсина. Фейжоада всегда была для Марселины праздником. Окна запотели.
– Что это, жюри присяжных? – пошутила Хоффман, но вино казалось маской Рональда Макдональда на похоронах, а цветы – самой смертью.
– Ну у тебя и самообладание, хочу сказать, – подала голос Глория. Марселина слышала, как мать закрыла за ней дверь.
Фейжоада пахла удушливо и тошнотворно.
Ирасема пододвинула открытку через стол. Близнецы в меховых костюмах ангелочков поднимаются на небо среди порхающих колибри и маленьких пушистых облачков: ПОЗДРАВЛЯЮ – это двойня! Марселина открыла открытку: «…надеюсь, у тебя случится выкидыш, а если нет, то пусть они родятся с синдромом Дауна…» Она резко ее захлопнула. Комната закружилась вокруг нее. Родственники висели где-то далеко, на космологических расстояниях, но находились так близко, что она ощущала налет на их зубах.
– Вы должны знать: я этого не писала.
– А почерк твой, – Глория открыла судебное разбирательство.
– Похоже, но…
– Кто еще знал, что Ирасема ждет близнецов?
Муж Глории, Паулу, поднялся с насеста:
– Пойдемте, детки, посмотрим, как там у нас еда готовится.
– Я этого не писала, зачем мне такое писать?
Глория перевернула открытку.
– Напиши это снова на оборотной стороне.
«…загордилась своими идеальными детьми и идеальным мужем, и даже подумать не можешь, что он встречается с другими женщинами. Иначе зачем, как ты думаешь, он четыре вечера в неделю пропадает в спортзале…»
Каждый росчерк. Каждый завиток. Каждая черточка.
– Я этого не писала!
– Не повышай голос! – цыкнула мать. – Ты уже достаточно натворила, и детям необязательно это слышать!
– Зачем мне посылать такое?
Единственный вопрос, который Марселина могла задать, но еще до того, как прозвучали слова, она поняла, насколько роковую ошибку допустила.
– Да потому что ты завидуешь. Завидуешь, потому что у нас есть то, чего у тебя нет, – Глория посмотрела на нее холодно, глаза в глаза, сестра на сестру.