И у прирученных сингулярностей есть свои привычки. Перемены они недолюбливают.
Когда мы вновь восстаем из мертвых, Остров уже поет другую песню.
Как только наш лазер коснулся его, он перестал выводить свое стоп, стоп, стоп. Теперь он просит о чем-то совсем ином: по его коже пробегают темные черточки, пигментные стрелки устремляются к некой невидимой точке, совсем как спицы, уходящие к ступице колеса. Сама эта точка скрыта от нас и лишь предполагается; от нее далеко до 428-й, горящей ярким фоном, но ее положение довольно легко просчитывается – это шесть светосекунд по правому борту. Есть и еще кое-что: по одной из ступиц, словно бусина по нитке, скользит округлая тень. Она также сдвигается вправо, пропадает с импровизированного дисплея Острова и возникает в начальной позиции, бесконечно повторяя свой маршрут.
Эта позиция в точности соответствует месту, в котором мы через четыре месяца пробьем мембрану. Прищурившись, какой-нибудь бог разглядел бы, что по ту ее сторону в самом разгаре строительная суета, и огромный прерывчатый тор, обруч Хокинга, уже обретает форму.
Суть послания до того очевидна, что ее улавливает даже Дикс.
– Оно хочет, чтобы мы сдвинули врата… – Его голос выдает замешательство. – Но откуда ему известно, что мы вообще их строим?
– Фоны по пути прошли через него, – замечает Шимп. – Оно наверняка это почувствовало. У него есть фотопигменты. Возможно, оно способно видеть.
– И скорее всего, получше нашего, – добавляю я. Даже с простейшими точечными камерами можно быстро добиться высокого разрешения, если рассеять горстку на площади тридцать миллионов квадратных километров.
Однако Дикс морщится, он все еще в сомнениях.
– Значит, оно видит снующих рядом фонов. Отдельные блоки – там и не собрали-то ничего толком. Откуда ему знать, что мы строим что-то опасное?
Да оттуда, болван малолетний, что оно очень, очень умное. Неужто так трудно поверить, что этот, этот… – кажется, слово «организм» здесь слишком слабое – попросту сообразил, какой цели служат эти недостроенные блоки, взглянул на наши прутики с камешками и точно угадал, к чему идет дело?
– Может, оно видит врата не в первый раз, – говорит Дикс. – А вдруг там есть еще одни?
Я качаю головой.
– Тогда бы мы уже заметили линзовые артефакты.
– Вы когда-нибудь встречали других прокладчиков?
– Нет.
Все эти эпохи мы были одни. Мы только и делали, что убегали.
В том числе от собственных детей.
Я провожу кое-какие расчеты.
– До осеменения сто восемьдесят два дня. Если сместиться сейчас, то для подгонки под новые координаты достаточно подкорректировать курс на несколько микроградусов. Целиком в пределах допустимого. Конечно, чем дольше мы тянем, тем рискованней угол.
– Исключено, – вставляет Шимп. – Мы уйдем от ворот на два миллиона километров.
– Сдвинь ворота. Весь комплекс сдвинь, чтоб его. Очистительные установки, фабрики, астероиды эти долбаные. Если послать команду немедленно, то сотни-другой метров в секунду хватит с головой. Даже сборку останавливать не придется, будем строить на лету.
– С каждым таким сдвигом доверительный интервал по сборке будет увеличиваться. Вероятность ошибки превысит допустимые значения, а мы ничего не выиграем.
– А как насчет того факта, что у нас на пути разумное существо?
– Я уже сделал поправку на возможное присутствие разумных инопланетных форм жизни.
– Так, во-первых, тут никаких «возможно». Оно там и вправду есть, мать твою. И с нашим нынешним курсом мы его сшибем.
– Мы не заходим в зоны обитаемости никаких планетарных тел. Ни одного свидетельства наличия космических технологий не обнаружено. Текущее положение точки сборки отвечает всем консервационным критериям.
– Это потому, что люди, которые разрабатывали эти твои критерии, и помыслить не могли о живой сфере Дайсона! [11]
Но я впустую сотрясаю воздух и понимаю это. Шимп может прорешать свои уравнения хоть миллион раз, но, если в них не предусмотрено место для новой переменной, что ему делать?
Давным-давно, когда до разборок еще не дошло, у нас был допуск к изменению таких параметров. Когда мы еще не выяснили, что бунт организаторы тоже предусмотрели.
Я пробую другой подход:
– Оценить потенциальную угрозу.
– Никаких данных в пользу этого.
– Да ты посмотри, сколько синапсов! У этого существа вычислительная мощность на несколько порядков больше, чем у всей цивилизации, которая нас сюда заслала! Неужели ты думаешь, что с таким умом можно прожить так долго и не научиться себя защищать? Мы принимаем за данность, что оно просит нас сдвинуть ворота. А что, если это не просьба? Что, если нам всего лишь дают шанс одуматься, пока оно не взяло дело в свои руки?
– У него же нет рук, – доносится с другой стороны тактобака. И ведь Дикс даже не издевается – просто он до того тупой, что мне хочется проломить ему башку.
Я стараюсь не повышать голоса:
– Может, они ему и не нужны.
– Ну и что оно сделает – заморгает нас до смерти? Оружия у него нет. Оно и мембрану контролирует не полностью. Сигнал распространяется слишком медленно.
– Наверняка мы не знаем. О чем я и говорю. Даже и не пытались выяснять. Черт, да ведь мы же обслуживающий персонал, а на месте сборки у нас только и есть, что кучка строительных фонов, насильно переделанных под научные цели. Мы можем просчитать кое-какие элементарные физические параметры, но нам неизвестно, как именно мыслит это создание, какие у него могут быть естественные средства защиты…
– Что вам требуется выяснить? – спрашивает Шимп, само спокойствие и рассудочность.
«Да ничего тут не выяснишь! – хочу заорать я. – О чем знаем, с тем и работаем! К тому времени, когда фоны начнут исполнять наши команды, дороги назад уже не будет! Сраная ты железяка, мы же вот-вот убьем существо, которое умнее, чем все жившие на свете люди, вместе взятые, а тебе лень даже перекинуть нашу автостраду на соседний пустырь?»
Только если сорваться вот так, то шансы Острова на выживание, конечно же, упадут от низких до нулевых. Так что я хватаюсь за единственную оставшуюся соломинку: вдруг имеющихся данных все-таки хватит. Раз уж о сборе новых речи не идет, придется обойтись анализом.