– И вы это сделаете?

– Не знаю. Я перебираю в уме все, что хотелось бы изменить… может, когда дойдет до дела, лучше будет начать с нуля. Это менее… трудоемкая задача. В вычислительном отношении.

– Я все-таки надеюсь, что вы бредите. – Реплика не из разумных, но Майлзу вдруг становится плевать. – Потому что если это не так, то Бог – бесчувственный мерзавец.

– Вот как, – без особого интереса откликается она.

– Все на свете лишь информация. А мы – подпрограммы, взаимодействующие в каком-то смоделированном пространстве. Тогда ничего по-настоящему важного не остается, правда? Отладкой Стюарта можно заняться и как-нибудь на днях. Спешить некуда. Он подождет. Это ведь набор микрокоманд, все нетрудно восстановить. И ничто уже не имеет значения, так ведь получается? Да какое Богу может быть до чего-то дело, в такой-то Вселенной?

Жасмин Фицджеральд встает с могилы и отряхивает землю с рук.

– Аккуратней, Майлз. – Она едва заметно улыбается. – Не советую меня злить.

Он смотрит ей в глаза.

– Рад, что до сих пор способен на это.

– Туше.

За влажными ресницами, за струйками воды, бегущими по ее лицу, все еще горит какой-то огонек.

– Ну так чем теперь займетесь? – снова спрашивает он.

Фицджеральд обводит взглядом дождливое кладбище.

– Всем. Проведу уборку. Заполню пробелы. Перепишу постоянную Планка, пусть в ней будет какой-то смысл. – Она улыбается доктору. – Но прямо сейчас я просто пойду куда-нибудь и немножко поразмышляю. – Она сходит с могильного холмика. – Спасибо, что не выдали меня. Это ничего бы не изменило, но само намерение ценю. Я этого не забуду.

И она направляется прочь.

– Жас, – окликает ее Майлз.

Не оглядываясь, Фицджеральд качает головой.

– Забудьте, Майлз. Мне чудес не блюдечке никто не подносил. – Потом она все-таки останавливается и на миг поворачивает голову – Кроме того, вы не готовы. Решите, что я вас загипнотизировала, и все.

«Ее надо остановить, – говорит себе Томас. – Она опасна. Безумна. Меня могут привлечь за пособничество и соучастие. Я должен ее остановить.

Если смогу».

Она оставляет его под дождем с воспоминанием о той светлой, невинной улыбке. Доктор почти уверен, что ничего особенного сразу вслед за этим не ощущает. Хотя, возможно, и ощущает. Возможно, это похоже на рябь, расходящуюся по некой стоялой глади. Едва уловимое изменение в рисунке электронов. Крошечный сдвиг в природе вещей.

Проведу уборку. Заполню пробелы.

Майлз Томас не знает в точности, что она имела в виду. Но боится, что скоро – слишком, слишком скоро – никакого подвоха уже не будет.

Слово для язычников

Я десница Господня. Дух Его переполняет меня даже в этом поруганном месте. Он пронизывает самые кости мои, дарит карающей длани моей силу десятерых. Очистительное пламя, срываясь с кончиков моих пальцев, опаляет спины разбегающихся безбожников. Они валят из своей норы подобно личинкам, застигнутым под гнилой корягой. Корчатся на свету, ибо жаждут только мрака. Как будто мраку есть место пред взором Божьим – неужели они всерьез считали, что Он останется глух к осквернению храма, что не заметит этой гнусной червоточины под самым Своим алтарем?

Теперь их дымящаяся кровь вырывается из-под черной корки, покрывающей их плоть. Сквозь фильтр я чувствую сладковатый душок горелого мяса. Кожа сходит с них клочками обугленного пергамента, и те порхают в потоках теплого воздуха. Один из язычников переваливается через край норы и падает мне в ноги. «Смотрите мимо лиц», – наставляли нас в учебной части, но сейчас совет не имеет смысла: у этого отродья нет лица— лишь дымящееся месиво из обожженного мяса, прорезанное с одного конца пузырчатой щелью. Щель раздается, обнажая до нелепости белые зубы. Еле слышно на фоне ревущего огня раздается что-то среднее между хныканьем и воплем: «Умоляю» вероятно. Или: «Мамочка».

Дубинкой я наношу великолепный удар наотмашь. Зубы разлетаются по залу, словно крохотные игральные кости. По полу часовни гигантскими слизнями ползают другие тела, оставляя за собой следы из крови и сажи. Нет, никогда еще присутствие Божье не наполняло меня такой мощью. Я Саул, истребляющий амаликетян. Иисус Навин, вырезающий амореев. Аса, сокрушающий ефиоплян. Во мне столько Господней любви, что я и сам готов вспыхнуть пламенем.

– Претор!

Исайя хлопает меня по плечу. Его вытаращенные глаза, искаженные изгибом забрала, не отрываются от меня.

– Командир, они мертвы! Надо тушить пожар!

Впервые, кажется, за многие столетия я замечаю остальных членов своей гвардии. Префекты стоят по углам помещения, сторожа выходы, как им и было приказано. В серебряной фольге на их мундирах извиваются отблески пламени. В руках префекты сжимают огнетушители, а не огнеметы. В глубине души я удивляюсь, как им удалось устоять; как вообще возможно не обрушить на врага огонь, когда так остро ощущаешь Святой Дух? Но и во мне Дух уже идет на убыль, и, спустившись с вершин, я вижу, что Божье деяние здесь подходит к концу. Язычники лежат на полу безжизненными фигурками, истекая кровью. Их убежище очищено, скрывавший его алтарь валяется на боку точно там, куда я отшвырнул его ногой какие-то…

Неужто прошло лишь несколько минут? Такое чувство, что минула вечность.

– Командир?

Я киваю. Исайя подает знак: префекты выступают вперед и поливают часовню огнегасящим веществом. Пламя исчезает, все вокруг становится серым. Когда химикаты попадают на истерзанные полукремированные трупы, над теми поднимаются шипящие облачка пара.

Исайя глядит на меня сквозь клубящийся дым. Мы словно очутились в парильне.

– С вами все нормально, командир?

Из-за резко возросшей влажности голос его выходит с присвистом: пора менять фильтр в респираторе.

Я снова киваю.

– Святой Дух проявился так… так… – Не нахожу слов. – Я никогда прежде не ощущал Его настолько сильно.

Лицо за щитком слегка нахмуривается:

– А вы… простите, вы уверены? Я отвечаю довольным смехом:

– Уверен ли я? Да я чувствовал себя самим Траяном! Исайя как будто нервничает – скорее всего, из-за прозвучавшего имени. Все-таки похороны Траяна состоялись не далее как вчера. Однако у меня и в мыслях не было неуважения – если уж на то пошло, сегодняшнее я совершил в его память. Я отчетливо вижу, как он, стоя подле Господа, глядит на эту дымящуюся бойню и одобрительно кивает. Быть может, у моих ног лежит тот самый червь, что умертвил его. Я вижу, как Траян поворачивается к Богу и указывает на язычника-убийцу.

И слышу, как Всевышний изрекает: «Мне возмездие».

К дальнему краю перрона Иосифа Флавия жмется отверженный – перегнулся через барьер, безнадежно пытаясь приобщиться к магнитолевитационному полю. Затея столь же бессмысленная, сколь и достойная жалости: генераторы экранированы, и, даже будь иначе, Дух распространяется великим множеством путей. Меня всегда поражало, что люди не воспринимают такого простого различия: стоит показать им, что точно смодулированные электромагнитные поля позволяют нам прикоснуться к божественному, они сразу отчего-то делают вывод, что любая катушка, через которую пропущен ток, открывает двери к спасению.