И к чему же мы можем прийти отсюда? Куда придут семь миллиардов гоминидов, которые не умеют сдерживать своих аппетитов, у которых под подошвами ботинок гибнет по тридцать видов в день, которые так заняты отрицанием эволюции и конструированием беспилотников-убийц, что не замечают, как тают полярные льды? Как написать правдоподобную историю о близком будущем, где мы каким-то образом положили конец затоплениям и войнам за водные ресурсы, где мы не вывели под ноль целые экосистемы и не обратили миллионы людей в экологических беженцев?
Никак. Этот корабль – этот громадный, неуклюжий корабль размером с целый мир – уже вышел в путь, и разворачивается он крайне медленно. Предотвратить такие последствия к 2050 году можно лишь в одном случае – в истории, где мы озаботились климатическими изменениями еще в 1970-х, но здесь речь идет уже не о научной фантастике, а о фэнтези.
Так что если мое творчество и тяготеет к антиутопиям, то не от горячей любви к ним: это сама реальность навязывает мне антиутопию. Если пишешь о близком будущем, то загубленная окружающая среда – уже не один вариант из множества. Мне остается только прикидывать, как мои персонажи разыграют ту колоду, что получат на руки. Суть антиутопии не в том, что кому-то внедряют ложные воспоминания, а служащих заковывают в неврологические кандалы. Антиутопия – это сама унаследованная ситуация, в которой все эти ужасные вещи становятся наилучшими из возможных вариантов, а все прочие еще хуже; мир, где люди совершают массовые убийства не из-за своего садизма или социопатии, а потому лишь, что из всех зол выбирают меньшее. Не мои персонажи построили такой мир. Это мы им его завещали.
Настоящих злодеев в Уоттсворлде нет. Если вам нужны злодеи, вы знаете, где их искать.
В антиутопиях необязательно все грустно. Собственно, в некоторых есть все условия, чтобы существовать в полном довольстве. Огромные массы людей идут по жизни даже и не подозревая, что они в антиутопии; они могут в реальном времени пережить деградацию от свободы до тирании и не почувствовать разницы.
В основе своей все сводится к жажде странствий.
Представьте, что ваша жизнь – дорога, идущая через время и общество. По обе стороны тянутся заборы, увешанные знаками: «Посторонним вход запрещен», «По газонам не ходить», «Не убий». Это условия, ограничивающие ваше поведение, законные пределы приемлемых действий. Между ограждениями вы можете бродить сколько душе угодно – но выйдете хотя бы за одно и рискуете испытать на себе всю тяжесть закона.
Теперь представьте, что кто-то начинает эти заборы сдвигать ближе.
Ваша реакция – даже то, заметите вы происходящее или нет, – целиком зависит от того, часто ли вам доводилось сходить с дороги прежде. Многие люди никогда не отклоняются от середины тропы; не будь заборов вообще, они бы и то не отклонялись. Они из тех, кому никогда не понять, с чего воют все эти радикалы и маргиналы; как ни крути, а ведь их-то жизнь ни капельки не изменилась. Им без разницы, где находятся заборы – у самых их плеч или далеко на горизонте.
А вот для прочих из нас рано или поздно наступит момент, когда направишься к месту, где в прошлом можно было гулять без всяких ограничений, и внезапно наткнешься на забор. Это лишь вопрос времени.
Когда случается подобное, человека может удивить, насколько близко к нему подобрались эти штуки, а он даже и не заметил. Я вот точно был удивлен. Меня не назовешь закоренелым преступником. Я оказывался в маленькой белой комнатке на таможне США несколько чаще, чем можно ожидать при «случайном» отборе на контроль, но тут, подозреваю, дело в том, что среднестатистический таможенник не вполне понимает, как быть с людьми, которые работают не по найму («Консультант по биостатистике и писатель? Что еще за хрень?») [81] . Может, одно время я был повинен и в связях с теввовистами [82] – когда был жив мой отец, отошедший от дел священник и генеральный секретарь баптистского собрания Онтарио и Квебека; как мне рассказывали, в КСРБ [83] на него завели досье за деятельность в интересах непатриотичных организаций вроде «Международной амнистии», – но у летучих терминаторов Обамы вряд ли загорелись бы глазенки, если б они распознали мое лицо.
Сказанное не значит, что я умом пребывал в неведении относительно ослабления гражданских прав на этом континенте. Просто для меня, образованного белого типа с довольно защищенной жизнью, это понимание было скорее теоретическим, чем интуитивным, опосредованным, а не прямым. Поэтому, возвращаясь с другом в Торонто из поездки в Небраску, я ожидал, что меня досмотрят канадские таможенники на канадской же границе. Еще я ожидал, что если они пожелают обыскать мой автомобиль, то сообщат мне об этом и попросят открыть багажник [84] .
Когда же ничего из перечисленного не случилось – когда в двух километрах от границы с Канадой меня остановили американские пограничники, и я, оглянувшись, увидел, что они копошатся в нашем багаже, словно шайка бродячих муравьев, – я не ожидал особых проблем, выходя из машины с намерением спросить, что происходит.
Так и вижу, как на этих словах многие читатели закатывают глаза. «Ну да, естественно. Никогда не выходи из машины, если не велят. Никогда не смотри им в глаза. Никогда не задавай вопросов. Иначе пеняй на себя». Этим людям мне сказать нечего. Всем остальным скажу: смотрите, до чего мы дошли. Теперь у нас вне закона ожидать нормального общения с теми, кто в общем-то должен нас защищать. И люди это одобряют.
(Говоря о классическом романе Рэя Брэдбери «451° по Фаренгейту», мы все время забываем одну вещь: никакая тираническая сила не навязывала людям запрет на книги. Массы в этой антиутопии сами не хотели читать.)
В последующие месяцы я узнал о законодательстве штата Мичиган больше, чем хотелось бы. В частности, о чудесном маленьком нормативном акте номер 750.81(d), в котором всё, от убийства до «неподчинения законному требованию», уложено в один аккуратный уголовный пакет. В нем целая страница отведена под определение «лица», а вот, какое требование считать «законным», не указано. Если вам доведется пересекать границу, и какое-нибудь «лицо» прикажет вам встать на четвереньки и гавкать по-собачьи, имейте это в виду. (Любопытный факт: согласно законодательству США, «граница» – это на самом деле область, простирающаяся на сто миль от пресловутой линии на карте. Атмосфера бесправия, которую встречаешь на таможне – обыски безо всяких ордеров, безосновательные задержания и тому подобные удовольствия, – распространяется на всю эту зону. И если пограничникам вздумается вынести дверь какому-нибудь бедняге, живущему в Потсдаме [85] , то с этим ничего особо не поделаешь: это «приграничный досмотр», существующий вне обычных сдержек и противовесов.)