– Машка, Машка, – шептал нежно Шурка.
В разгар весны Шурка пожелтел, как хорошо вызревший лимон. И тело его, и лицо, и даже белки глаз, словно припорошило цветочной пыльцой.
– Болезнь Боткина, – заключил дежурный врач и направил Шурку в специальное инфекционное отделение.
Шурка попал в палату на пять коек. Соседи его тоже оказались жёлтыми, а один, которого все звали по отчеству Петровичем, даже с оранжевым отливом. Петрович лежал между двумя стариками – Стёпой и Мишей. Деды с утра до вечера только и делали, что ссорились между собой. Знакомы они были с самого малолетнего детства, хоть и жили в разных районах городка: дед Миша в Кладочках, а дед Стёпа на Румынии. Но в отличие от Шурки с Лерой они никогда не дружили, наоборот, большей частью враждовали. За многие годы у них скопилось обид и претензий ого-го сколько. Теперь деды всё это друг другу вспоминали.
– Ты, Стёпка, зачем у меня кроликов своровал? – спрашивал с ехидцей рыжий дед Миша.
– Когда это? – удивился лысый Стёпка.
– В сорок пятом. Сразу, как победу объявили.
– А, – припомнив, облизнулся лысый дед и вдруг нахмурился. – А кто первый начал? Кто у меня перед этим голубей увёл?
Рыжий дед хихикнул.
– А не надо было к Таньке лезть.
– К какой это Таньке?
– К Беловой.
– Ох! – озлился и вскочил дед Стёпа. – Врезать бы тебе в ухо!
Но тут между ними, словно баллистическая ракета на пусковой установке, поднимался на своей койке оранжевый Петрович.
– Старые люди, а всё грызетёсь, – молвил он солидным голосом и добродушно смотрел то на одного, то на другого деда. – Помирились бы.
– Оно правильно, – грустно соглашался дед Стёпа. – Но всё одно он паршивец.
– Хе-хе, – посмеивался дед Миша. – Румыния горелая.
– А ты Кладка битая!
– Ага, – радовался дед Миша и, сложив ладошку уголком, тянул её вверх. – Кладочки вон сейчас какие этажные, а вы как до ветру шлёндали по огородам, так и шлёндаете.
– А по мне, лучше так, чем в бетонной скворечне куковать, – огрызался дед Стёпа.
И спор разгорался с новой силой, пока его вновь не прерывал Петрович.
Рядом с Шуркой лежал студент Егор. Он на дедовы ссоры внимания особо не обращал, только улыбался в самых курьёзных местах. Обложившись учебниками, Еор готовился к летней сессии. Он-то и рассказал Шурке, какой коварной болезнью они заболели.
Узнав, что Шурку забрала скорая помощь, Лера бросился в больницу. В приёмном покое ему назвали номер Шуркиной палаты и отправили во внутренний дворик, где в двухэтажном здании располагалось инфекционное отделение. Но там Леру далее порога не пустили.
– Куда прёшь, зараза, запрещено! – прикрикнула на него плотного сложения санитарка и угрожающе взмахнула половой тряпкой.
Следом в коридоре за её спиной приоткрылась ближайшая дверь, и кто-то невидимый приник к образовавшейся щели.
– Тётка Фрося, – позвал он жалобно.
– А тебе чего?! – раздражённо обернулась тётка.
Так и не поняв, кого санитарка назвала заразой, его или болезнь, Лера вернулся во дворик. На большинстве окон инфекционного отделения сами больные вывесили тетрадные листы с номерами палат. Шуркина оказалась на углу второго этажа.
Выбрав камешек поменьше, Лера прицелился и швырнул его в окно. Никакого эффекта. Он взял камешек побольше и опять бросил – тот же результат. Разозлившись, Лера схватил увесистую каменюгу, которой можно было запросто выбить стекло. Но тут в окне показалась голова рыжего, как огонь, деда. Посмотрев на Леру, он исчез, а на его месте блеснул лысиной ещё один дед. Потом возникла голова оранжевого дядьки с обвислыми усами, и, наконец, сам Шурка.
– Как здоровье?! – крикнул Лера, улыбаясь.
Шурка заулыбался в ответ и показал на уши, давая понять, что ничего не слышит. Тогда Лера выпятил грудь и принял позу Геркулеса, демонстрирующего свои бицепсы. Сия нерукотворная скульптура призвана была олицетворять абсолютное физическое благополучие. После чего Лера принялся тыкать пальцем в себя, а потом в друга. Это означало всё то же: «Как твоё здоровье?» Но Шурка решил, что Лера пошёл в культуристы, и зовёт его с собой. В ответ он печально помотал головой: мол, не могу. «Совсем плохо Шурке», – понял его жест по-своему Лера.
– А лечиться долго? – снова крикнул он.
Шурка опять стал показывать на уши. Но тут за стеклом появилась тётка Фрося и выставила на обозрение Лере здоровущий кулак в мыльной пене.
– Болезнь Боткина в народе желтухой называют, – просвещал Шурку студент Егор. – А в мировой медицине – вирусным гепатитом.
– Вирус? Как грипп?
– Ещё вреднее, он печень разрушает.
– Им что, тоже по воздуху заражаются?
– Ещё чего. Гепатит «В» через кровь передаётся, он самый страшный. Допустим, с донорской кровью может попасть, или татуировку тебе делали, или шприц не стерильный, или палец порезал, или…
– Да я последний раз резался сто лет тому назад, – перебил Шурка.
– Хватит и царапины, – успокоил его Егор. – Но ты не дёргайся, у нас с тобой другая желтуха – гепатит «А». Он в организм проникает через слизистые оболочки желудочно-кишечного тракта.
– Чего?
– Надо овощи с фруктами мыть и руки перед едой.
– Инфекция, – дошло до Шурки. – А ты тоже руки не мыл?
Егор на мгновение смешался.
– Ещё как мыл. Только я, понимаешь, на зимних экзаменах волновался очень и, как последний идиот, ногти грыз. А под ними микробов больше, чем в мусорном ведре. Вот, наверное, и заразился.
– А печень долго лечат? – пощупал живот Шурка.
– Если всё нормально пойдёт, – отозвался со своей койки оранжевый Петрович, – то дней тридцать. А по-плохому и двух месяцев мало. С желтухой лучше не шутить, не то печёночную недостаточность заработаешь и дуба врежешь.
Услышав это, Шурка загрустил. На улице уже солнышко пригревает, днём теплынь, красота, а тут лежать и лежать. И во двор не пускают, чтобы инфекцию не разносить. Студенту Егору хорошо, он день-деньской сидит над своими учебниками.
От печальных дум и лицо у Шурки стало скучное-прескучное. Егор покосился на него и сочувственно вздохнул.
– Я как-то читал, – заметил он, – что люди заболевают от дурных мыслей. Например, болезнь лёгких может начаться от чувства несвободы, а бронхиальная астма от сильного испуга. От гнева – горло воспаляется.