– Даже если вы сохраните мне жизнь, господин Мишле, вы не сумеете помешать мне покончить с собой! – Анри хотел было подбежать к Хранителю печати, но ему не дали этого сделать.
– К чему такие страсти? Это же обыкновенные наемники, – улыбнулся Мишле, немного задетый угрозой родственника. – Считайте, что вы теперь освобождены от необходимости делиться с ними деньгами датского короля.
– Успокойтесь и возьмите, ради бога, себя в руки. Никто из этих отщепенцев гроша ломаного не стоит, уж поверьте мне. Вы же, любезный кузен, совершенно не разбираетесь в людях, иначе не стали бы жертвой подлого предателя, – он показал кнутом в сторону Бертрана. – Так что не стоит отвергать даров. А вы, Ваше Величество, крепитесь. Еще несколько минут и все будет кончено. Можете представить – из-за этих торопыг вы рисковали утратить все, теперь же пожалуйте царствовать! Ваш супруг, король Франции, покорнейше просит вас немедленно прибыть к нему в Лувр.
– Если король требует меня к себе, ему вовсе не обязательно просить меня об этом. Почему бы вам, господин Мишле, как это бывало прежде, не посадить меня на коня и не отвезти к королю? – Энгебурга спешилась и встала возле связанных воинов. – Король Франции желает помощи короля Дании, если я правильно поняла сказанное? А это значит, что вам мало приволочь меня в Париж и объявить всему миру, что я восстановлена в правах. Вскоре после такого известия ко двору прибудут послы моего брата и представители папы. А значит, я должна быть жива и здорова, добра и весела. Должна сама принимать всех этих господ и отвечать на их вопросы. Я же заявляю вам, что, если хоть один волос упадет с голов этих людей, я, королева Франции Энгебурга Датская, покончу с собой!
Конечно, сейчас вы не позволите мне сделать этого, кто-нибудь из ваших слуг остановит мою руку, но потом, в самом Лувре, клянусь, я сделаю это! И тогда весь христианский мир ужаснется и отступится от французского короля, потому что на нем будет и моя кровь и навеки загубленная душа! Если мне не дадут проткнуть сердце ножом, я замучаю себя голодом или брошусь из окна. Если мне не позволят ничего подобного, я буду рассказывать всем пришедшем ко мне о зверствах, творимых с согласия Филиппа Августа. Я буду писать папе! Я… – Королева задыхалась, сердце ее бешено колотилось в груди, перед глазами поплыл черный туман. Она покачнулась и упала бы, не поддержи ее подоспевшие воины.
Медленно приходя в себя, Энгебурга ощутила, что кто-то смачивает ей лицо холодной водой, и открыла глаза. Первое, что она увидела, были испуганные глаза склоненного над нею Фернанда Мишле.
– Слава Всевышнему, вы живы! – Хранитель печати бережно помог королеве сесть на принесенное кем-то кресло.
– Я сказала правду и умру, если вы убьете этих людей. – Королева повернула вдруг отяжелевшую голову в сторону пленников, отмечая, что все они пока невредимы.
– Разумеется, я велю немедленно освободить всех этих людей. – Мишле казался рассеянным, с полными ужаса глазами он глядел на королеву, как будто пытаясь что-то сказать, но не смея отважиться на это.
– Пусть они уйдут прямо сейчас, дайте им их лошадей и снаряжение. Я хочу увидеть, как они уедут отсюда целыми и невредимыми. – Язык заплетался, к горлу подступил комок. Королева глотнула воздуха. – Мы подождем, пока они не окажутся в безопасности.
– Сколько ждать? – Казалось, Мишле теперь уже готов на все.
– Сколько скажу. – Энгебурга посмотрела в сторону Анри и поманила его рукой: – Да пребудет с вами Господь, – шепнула она опустившемуся перед ней на колени рыцарю. – Мессен де Мариньяк, прошу и умоляю вас о последней милости к своей несчастной королеве, которая теперь из каменной клетки переходит в клетку золотую, в вечный теперь уже плен, в вечное заточение. Умоляю вас, благородный Анри, друг мой, пощадите Бертрана ля Ружа, – прекрасные глаза Энгебурги при этом увлажнились, голос задрожал. – Я умоляю и готова встать перед вами на колени, не мстите ему сами и не позволяйте мстить другим. То, что он сдал меня и вас королю Франции, на самом деле – благо, потому без меня начнется страшная война, и Франция будет потоплена в крови. Простите меня, Анри, и будьте уверены, что до моего смертного часа я буду неустанно молить Бога за души погибших сегодня и здравие оставшихся в живых моих защитников. – Энгебурга вытерла слезы рукавом.
Ее прекрасные длинные волосы сделались совершенно седыми.
Снова Париж, Лувр, подобострастные улыбки придворных, плохо скрытый страх в глазах, Филипп Август… Увидев мужа, Энгебурга впервые не испытала движения любви к этому человеку.
Птица в ее душе давно разучилась летать и теперь только изредка шевелила крыльями. Еда не доставляла радости, и королева с трудом запихивала в рот куски, не чувствуя вкуса. Казалось, что она вполне довольна и пресыщена жизнью, потому что вдруг ее перестали радовать балы и конные прогулки, посещения церкви сделались не частыми… Что же касается визитов придворных и желающих познакомиться с нею подданных, она исполняла эту свою обязанность со стоическим спокойствием. Каждый день Энгебурга беседовала с приходившими к ней просителями, стараясь вникнуть в их чаяния и проблемы, после чего отдавала необходимые распоряжения и, не выслушивая слов благодарности, удалялась в свои покои или сообщала о конце аудиенции.
По случаю возвращения королевы Филипп Август устроил торжественное шествие, бал и турнир, но Энгебурга смотрела на все это с некоторой досадой, будто все это происходило не вовремя и как бы не с ней.
Оставшись одна, Энгебурга предавалась страстным мечтам о златокудром, похожем на ангела ребенке, которого у нее никогда не было, или уносилась в сказочные дали, где ждал ее истинный Бертран ля Руж. Не предатель и изменник, а рыцарь, которого Энгебурга продолжала любить, несмотря ни на что.
Меж тем душа ее все чаще и чаще возвращалась на берег моря, по которому шла когда-то придуманная Энгебургой черноволосая девушка. Девушка, атакуемая бесчисленным количеством призраков. Призрак короля сидел на троне, управляя Королевством белых лилий. Призрак рыцаря, должно быть, давным-давно вернулся к своей законной супруге и детям. Призраки церковников занимались своими понятными только им делами.
Окруженная собственным двором, королева жила во дворце, время от времени встречаясь с мужем во время охоты, церковной службы, на балу или военном совете, где она присутствовала и имела право слова наравне со всеми. Ни она, ни Филипп Август больше не заговаривали о том, чтобы начать все заново и жить друг с другом как муж с женой. Иногда, глядя в зеркало на свое безвременно состарившееся лицо, Энгебурга видела проносившийся мимо нее хоровод мертвых датчанок, некогда прислуживавших ей, и ненавидела мужа.
Как-то раз, чтобы немного развеять появившееся напряжение между ним и Энгебургой, Филипп пригласил ее на псовую охоту. С юности лишенная этой забавы, королева с радостью согласилась немного развеяться.
С рассветом весь королевский двор выехал на охоту, сопровождаемый весело лающими собаками и веселыми пажами.