Габриэлла быстрым движением сняла его с шеи и, взяв в руки, открыла. Он был пуст! Девушка охнула и села на край кровати. Ситуация становилась еще более загадочной. Зачем Жирард прислал ей медальон? Почему, прежде чем отослать его, он вынул его содержимое?

Накинув на себя плащ, она вышла из комнаты. Как Буффон и обещал, у дверей дежурили два хорошо вооруженных воина. Увидев их, Габриэлла заколебалась.

– Найди Буффона и скажи, что я приказываю привести ко мне пилигрима, которого мы встретили у ворот сегодня утром. Немедленно!

Громыхая доспехами, один из рыцарей поторопился исполнить поручение госпожи. Девушка тем временем вернулась в комнату и принялась ожидать слугу и странника, сгорая от нетерпения. Ей показалось, что прошла целая вечность, прежде чем она услышала стук в дверь. Резко повернувшись в сторону двери, она увидела Буффона. Но он был один.

– Где странник? – властным голосом задала вопрос Габриэлла.

– Простите, госпожа, но он исчез!

Глава 16

Всех ожидает одна и та же ночь…

А в это время крестоносцы столкнулись с более страшным врагом, чем даже сила и хитрость мусульман. Палящее беспощадное африканское солнце, отсутствие качественной пищи и свежей воды стали причиной страшной эпидемии, которая теперь косила ряды доблестных воинов. Болезнь не щадила никого: ни бедных, ни богатых, ни знатных господ, ни простолюдинов.

В начале августа одним из самых первых в лагере, умер второй сын Людовика, Иоанн Тристан. Измученный нелегкими походными условиями, Тристан буквально сгорел за два дня. Вслед за ним один за другим жертвами страшной болезни стали графы Вандомские, де ла Марш и Монморанси…

С каждым днем жертв кишечной лихорадки становилось все больше и больше. Люди умирали не от ран на поле боя, а от острой боли в животе, озноба и сильного жара. Потрескавшимися губами они проклинали сарацинов, участивших набеги на лагерь под покровом ночи, безжалостное солнце и ненавистную жару и одновременно молили Господа о пощаде и спасении души.

А жара не только не спадала, а, наоборот, усиливалась, не давая бедным людям ни дня передышки. Воспользовавшись неприспособленностью европейцев к здешним погодным условиям и разразившейся в лагере эпидемией, мусульмане с каждым разом совершали все более решительные набеги. Теперь они уже не дожидались ночи, а нападали средь бела дня. Но мужество людей, в жилах которых текла кровь великих завоевателей, пока не было сломлено. Более того, желая поскорее вырваться из этого гиблого места, они жаждали сражений. Но Людовик, ожидавший Карла Сицилийского с его войском, все медлил. Поэтому крестоносцам ничего не оставалось, как только отбивать набеги сарацинов… и терпеливо ждать. Однако, когда через несколько дней после смерти сына короля, умер епископ Рудольф из Альбано, сопровождавший крестоносцев папский легат, по лагерю пронесся слух о каре небесной: Господь якобы наказывает их за промедление и излишнюю осторожность.

После смерти епископа эпидемия кишечной лихорадки или, как ее называли сами крестоносцы, чумы, начала набирать обороты. Люди теперь умирали десятками. Возможности хоронить каждого умершего в отдельности не было, и трупы начали просто сваливать в общие ямы. Все это выглядело так удручающе и мрачно, что неудивительно, что настроение и дисциплина в лагере с каждым днем становились все хуже и хуже. Благочестивый король, верный своему долгу, невзирая на запреты и протесты лекаря, все эти дни был рядом со своими подданными и всячески старался поднять боевой дух крестоносцев. Но вскоре случилась новая беда. Несмотря на все меры предосторожности, Людовик заболел сам. Даже до начала похода физическая немощь короля была так велика, что он не мог самостоятельно сесть на лошадь и ехать верхом, так что многие из его приближенных пытались отговорить его от принятия креста. Суровые условия похода и жизни в лагере, бесконечная жара, а далее – смерть сына и людей из ближайшего окружения нанесли непоправимый вред его здоровью, окончательно подорвав его. Только взглянув на состояние короля, нетрудно было предположить исход его болезни, которая к тому же стремительно прогрессировала. Король чувствовал жар в теле и сильную ноющую боль в животе при общей слабости. Жирард, который любил Людовика, как родного отца, был безутешен. Все дни напролет он не отходил от короля, всячески ухаживая за ним, подбадривая и опекая. Монарх с благодарностью принимал заботу названого сына, но, увы, все усилия, направленные на спасение его жизни, оказались тщетными. Ослабевший король через несколько дней после начала болезни сам почувствовал приближение смерти. Он попросил положить его на ложе и позвать священника. Затем, зная, что накануне Филипп слег с приступом малярии, осложненной признаками той же болезни, что и у него, король попросил Жирарда написать под диктовку письмо с наказом своему сыну и наследнику. Это было мудрое, доброе и теплое послание. В нем содержались не только наставления и увещевания, но и были выражены отцовские чувства, которые никогда так явно не выказывались королем в прошлом. Повелев неустанно соблюдать все его указания, король дрожащей рукой подписал послание в присутствии многочисленных свидетелей, после чего приказал всем уйти, кроме Жирарда и священника.

– Сир, не надо отчаиваться, – с теплотой в голосе обратился Жирард к королю, глядя на его бледное лицо.

– Мой мальчик, – слегка улыбнулся Людовик, – мы знаем, как ты нас любишь и как ты нам предан. И надеемся, что, невзирая на постоянные противоречия между тобой и нашим сыном Филиппом, ты будешь так же верен и предан ему, и будешь так же почитать его, как и нас.

– Конечно, ваше Величество, – склонив голову в знак почтения, ответил Жирард. – Ваша воля для меня – закон.

– Подойди к нам, мой дорогой сын, – еле слышно произнес Людовик, чуть шевеля пересохшими губами.

Когда граф де Сен-Мор подошел к ложу, король взял его за руку и сказал:

– Мы сдержали данное твоему отцу слово и воспитали тебя, как своего сына. Ты достойный и храбрый рыцарь с добрым, открытым сердцем. Ты обладаешь теми качествами, которых, увы, при всей моей любви к Филиппу, у него нет. Возможно, став королем, он обретет их и познает веру и истину. Тщеславие сменится мудростью, а алчность и непомерные требования – рассудительностью. У него благородное, доброе сердце, но он пока мало прислушивается к его голосу. Пообещай нам, что будешь помогать ему в постижении себя.

– Обещаю, – вновь поклонился Жирард. – Хотя вы знаете, что это будет нелегко.

– Мы верим в тебя, мое дорогое дитя, – слабым движением Людовик пожал руку графа. – Филиппу нужно время, чтобы понять себя и разобраться в людях. Все дело в ревности, но мы уверены: когда-нибудь вы станете друзьями.

Сказав это, король в изнеможении закрыл глаза. Холодный пот выступил у него на лбу, а по телу пробежала дрожь.

– Ему необходимо причаститься, – проговорил священник. – Граф, оставьте нас!

Жирард хотел уже покинуть шатер, но Людовик открыл глаза и приподнял голову.

– Мой дорогой Жирард, – позвал король своего любимца. – Где ты? Подойди к нам!