– Мне надо обратно в город! – спохватился я. – Члены Торгового совета, которых не было вчера на нашем пиру, наверняка уже привели во дворец армию и выбили оттуда бахоров. И я должен быть там, ведь меня станут искать. Живого или мертвого, но станут! Обязательно!
– Самое дурацкое, что ты можешь сейчас сделать, это вернуться туда, где за голову такого важного щенка, как ты, дают какие-то жалкие двести киферов, – возразил ван Бьер. – Причем заметь: одну голову, без остального тела. А это, чтоб ты знал, сильно упрощает задачу охотникам за нею, ведь отрубленную голову не надо ни кормить, ни стеречь, ни слушать ее постоянное нытье. Но кое в чем я с тобой соглашусь: наведаться в Дорхейвен и разнюхать обстановку нам не помешает. Но с этой задачей я справлюсь и без тебя. Меня в городе все равно почти никто не знает. А стража, что выпускала меня ночью из ворот, уже сменилась, и мое возвращение не вызовет у привратников подозрений.
– То есть ты хочешь уйти и бросить меня здесь? Одного? В лесу, где рыщут разбойники? – испугался я.
– Нет здесь никаких разбойников, а иначе они уже пришли к нам на огонек, – заверил меня Баррелий. – К тому же я тебя не бросаю, а поручаю тебе караулить мою тележку. Ты понял, сопляк? И, будь добр, отнесись к этой работе серьезно. Просто без тележки я обернусь гораздо быстрее, да и внимание к себе привлеку меньше. Думаю, что до темноты управлюсь. А ты пока отдохни, перекуси, постирай штанишки…
– А вдруг ты не вернешься, что тогда?
– Тогда… хм… Ну тогда все мои вещи станут твоими, и ты можешь идти куда угодно. Например, к твоей сестре в Тандерстад. Но – только не обратно в Дорхейвен! Ведь если я оттуда не выберусь, значит, тебе там подавно не светит ничего хорошего…
Закутанный в поношенную крестьянскую накидку, Баррелий ван Бьер прибыл в Дорхейвен к полудню.
Он не сомневался, что его пропустят в город, где ночью разразилось вопиющее беззаконие. Это в любом другом городе мира после такой трагедии закрыли бы все ворота, а местная стража рыскала бы по домам и подвалам, ища виновников преступления. Но закрывать ворота Дорхейвена – пусть и на один день, – было все равно, что перекрывать водостоки плотины во время паводка, и тоже грозило катастрофой.
Караванщики с востока и запада и так проводили по нескольку дней на пригородных стоянках, дожидаясь своей очереди пересечь границу Канафира и Оринлэнда. Поэтому даже однодневная задержка могла увеличить караванные заторы до такой степени, что после этого взбунтуются и самые терпеливые купцы. После чего на Дорхейвен обрушатся такие неприятности, что по сравнению с ними убийство градоправителя станет казаться сущим пустяком.
Вот почему, несмотря ни на что, жизнь здесь продолжала идти своим чередом. Разве только взволнованных людей и стражников на улицах заметно прибавилось.
Гибель гранд-канцлера и пяти членов Торгового совета обсуждалась на каждом углу и даже в подворотнях. Баррелий прислушивался к пересудам лишь в пол-уха, поскольку ничего толкового в них все равно было не узнать. О Шоне Гилберте-младшем тоже в основном судачили, как о погибшем. Но кое-кто говорил, что его похитили налетчики, и он до сих пор находится вместе с ними где-то в городе. Или в пригороде. Один «всезнайка» божился, что какая-то служанка из дворца шепнула ему, будто сынок гранд-канцлера – самый настоящий чернокнижник и гномопоклонник. И что это он натравил на своего отца канафирских язычников. В компании которых Шон и продолжает сейчас свои колдовские ритуалы где-то в городских катакомбах, чтоб ему, богомерзкому уродцу, подавиться и издохнуть…
В общем, ничего удивительного: горожане переваривали подброшенную им сегодня пищу для ума в меру своей впечатлительности. Кто-то воспринимал ее спокойно, а кому-то она дурманила голову похлеще вина или фирама.
Единственные по-настоящему нужные сведения, которые кригариец почерпнул, пока шагал по городу, донесли до него глашатаи. Стоя на площадях и перекрестках, они объявляли во всеуслышание, что вскоре на центральной площади – сразу, как только отзвонит колокол на храме Капитула Громовержцев, – к народу выйдет сам главный курсор Дорхейвена Илиандр. Он и расскажет всю правду о том, что же стряслось нынешней ночью во дворце градоправителя.
Пропускать такое событие ван Бьер был не вправе. И он, продолжая прислушиваться к уличной болтовне, направился в центр. Туда, куда помимо него уже стремились толпы горожан и гостей города…
Илиандр мог бы выйти на публику и просто толкнуть речь, как это делали прочие люди, от глашатаев до королей. Но курсоры Громовержца не упускали ни единого случая восхитить народ своими талантами и божественной силой, проводниками которой они являлись. Так было всегда. Так случилось и сегодня, пусть даже повод для такой демонстрации выдался совсем не радостным.
Явление Илиандра народу началось согласно традиции – с боя Живого колокола. Для дорхейвенцев и жителей других столиц Оринлэнда, где имелись такие же колокола, это было привычным чудом. Но на заезжих крестьян и на канафирцев оно неизменно производило впечатление. В особенности – на последних, хотя их магистры Плеяды Вездесущих тоже были горазды на чудеса. Но когда подвешенный над храмом Капитула на высокой железной арке, большой колокол начинал раскачиваться сам по себе, а между ним и аркой начинали сверкать молнии, толпа замирала в благоговении. И открытых от удивления ртов в ней было столько, что в них могла бы свить гнезда не одна стая стрижей.
После того, как колокол отзвонил, на крыльцо храма вышли сначала обычные курсоры с блитц-жезлами в руках. И когда они выстроились по краям широкой каменной лестницы, тогда из храмовых ворот появился сам Илиандр. Его блитц-жезл был заметно больше, чем у остальных, и инкрустирован драгоценными камнями. Также, как его одеяние отличалось богатейшей отделкой и стоило, надо полагать, не одну сотню киферов.
Перво-наперво Илиандр, опять-таки по традиции, прочел молитву во славу Громовержца. И Громовержец тут же подтвердил, что она достигла его божественных ушей, когда двузубое навершие блитц-жезла Илиандра засверкало молниями. А пока длилось сверкание, главный курсор размахивал жезлом, благословляя толпу.
Люди в ответ благодарили его, а также бога, стуча себя кулаком правой руки по ладони левой. Это делали как оринландцы, так и канафирцы. Последних сей жест ни к чему не обязывал, а являлся для них лишь знаком уважения к богу той земли, где они сегодня жили или гостили.
Как человек, отрекшийся от своей богини и отказавшийся присягать на верность заклинателям молний, ван Бьер был чужд их молитвам и ритуалам. Но, находясь в толпе, был вынужден вести себя так, чтобы не выделяться из нее. И потому тоже стучал себе кулаком по ладони наряду со всеми.
– Дети мои! – закончив с церемонностями, Илиандр перешел наконец-то к сути дела. – Гнев и сострадание разрывают мне сердце, но я должен сообщить вам ужасное известие! Этой ночью наш уважаемый и всеми любимый гранд-канцлер Гилберт, а также гостившие у него, пять членов Торгового совета пали жертвами чудовищного по своей дерзости и жестокости заговора! Но хвала Громовержцу – Капитул быстро отреагировал на нападение и принял меры! Мы навели порядок во дворце гранд-канцлера и разоблачили заговорщиков до того, как они замели за собой следы и уничтожили улики! И мы не только разоблачили тех, кто подослал к гранд-канцлеру целую армию наемных убийц, но и арестовали их! Вот они, эти гнусные негодяи, полюбуйтесь!