Травяной покров между куполообразными шатрами был закрыт коврами и там же расставлены деревянные столы со всевозможными винными бутылками, блюдами с фруктами, сырами и жареным мясом. На отдельном дастархане красовались выставленные на показ украшения из золота, блестящие горки монет и разбросаны денежные купюры. Играла весёлая мелодия, и на свободном от столов пространстве самозабвенно отплясывала группа молодых цыган и цыганок. У центрального шатра в окружении подружек в белом платье, украшенном красными атласными лентами, стояла невеста, статная красавица с роскошными иссини черными волосами, в которые были вплетены несколько алых роз. Такие же цветы были разбросаны по кругу у её ног. Надрывались струны гитар и скрипок, взвивались и закручивались между стройных смуглых ног пёстрые платья, залихватски хлопали по голенищам сапог крепкие ладони. Всем присутствующим было радостно и весело на этом празднике жизни. Внезапно музыка смолкла, и затихли аплодисменты случайных прохожих – австрийцев, которым повезло попасть на этот свадебный карнавал. Пожилая цыганка, сопровождаемая молодым цыганом, державшим в руках поднос с бокалами белого вина, стала обходить немногочисленных гостей.
Подойдя к месту, где стояли Данила и Элизабет, она протянула им два бокала и предложила выпить за здоровье и благополучие жениха и невесты. Когда молодые люди опустошили бокалы и поставили их на поднос, ромалэ поощрительно улыбнувшись, произнесла:
– Мандар ханцы катар о дел май бут – «от меня немного, от Бога больше».
Немного помявшись, юноша и девушка, наконец, сообразили, что по старинной традиции требуется на счастье внести взнос по своему усмотрению. Данила полез в карман и выложил на поднос несколько смятых банкнот. Проницательные глаза цыганки доброжелательно прищурились. Затем она внимательно всмотрелась в смутившихся молодых людей и на ломанном немецком языке сказала:
– Бог дал вам великую любовь. Если будете сильными, то может быть, сбережёте её.
Ещё долго шли, не выбирая дороги, молодые люди, мучительно размышляя над словами встреченной цыганки. Грядущее было задёрнуто пологом неизвестности, отчего на сердце становилось ещё тревожней. Первой нарушила молчание девушка:
– Знаешь, давай сегодня вечером пойдём в музыкальное кафе. Оно недалеко от Штефансдома. Там по вечерам живая музыка.
Надо было от всего отвлечься и успокоиться.
Поздним вечером, когда стрелки часов уже готовились перешагнуть условную границу полуночи, Данила и Элизабет сидели в небольшом полутёмном зале, который освещался только стоящими на столах светильниками, стилизованными под бронзовые викторианские канделябры. Стеклянные в форме свечек колбы горели вполнакала, тускло подсвечивая только поверхность стола и оставляя в тени лица собеседников и окружавшую их обстановку. Вышедший к роялю музыкант, ёрзая, устраивался на своём стуле и нервно разминал худые пальцы.
Вскоре подвешенный под потолок прожектор выбросил поток света, который круглым синим пятном лёг на крышку белого трёхного инструмента. Наконец тапёр переплёл пальцы, выгнул ладони наружу и разбросал руки по черно-белой клавиатуре. Волшебные звуки музыки наполнили маленькое кафе, голоса стихли и все сидевшие за столами люди, словно застыли в гипнотическом оцепенении. Это была не просто мелодия, это была «Лунная соната» Людвига Ван Бетховена.
* * *
Через три дня, провожая в аэропорту «Швехат» Элизабет на рейс «Люфтганзы» Вена-Берлин, Данила больше молчал. Нужные слова никак не приходили на ум. В эти прощальные минуты невозможно толковать на бессмысленные досужие темы. Горло перехватывала судорожная спазма. Мысли были разрозненными, хаотичными, как если бы их как сухую листву по утру размёл метлой из прутьев ракиты не выспавшийся дворник.
– Знаешь, Дэнни, – сказала Элизабет и взяла руку юноши в свою тёплую и всегда ласковую ладонь, – я очень благодарна тебе за всё. За эти встречи, за твоё бескорыстие и за то, что любишь меня. Я этого никогда не забуду и буду помнить. Но….?
– Почему, но? – воскликнул встревоженный Данила, – ты как-то нехорошо прощаешься со мной. Что-то недоговариваешь. Скажи мне.
– Ничего плохого, – постаралась успокоить его Элизабет, – я просто хочу предложить тебе опять встретиться в Вене. Ну, хотя бы в конце сентября, скажем 30 числа.
– Я согласен, безусловно, согласен, – торопливо проговорил немного растерянный юноша, – а где, где именно?
– Ты помнишь тот дом по Кобленцергассе, где я снимала квартиру у моих друзей, в районе Гринцинг? Да? Вот и хорошо. Так вот перед домом, как ты знаешь, есть совсем маленькая площадь, буквально пяточек, с фонтанчиком и скамейкой. Вот там, в полдень.
– Хорошо пусть так, но почему так долго? Разве ты не можешь приехать в Москву?
– Ну что ты. Время пройдёт быстро. Всего-то 2,5 месяца. Кроме того, в СССР мне теперь нужна виза. Это тоже непросто. А главное, я должна, просто обязана успеть оформиться на учёбу в академию дизайна, и начать подыскивать работу по этому профилю. Ты знаешь, моя семья нуждается в деньгах, и я должна помочь ей. А потом мы увидимся. Вена ведь тебе понравилась, Дэнни?
– Это чудесное, превосходное место, но, когда ты рядом.
– Спасибо. Извини, что я всё о себе, но ведь и ты должен поступить на работу? Вот на это и уйдёт время, а когда мы вновь увидимся, то сможем поговорить о нашем будущем, – Элизабет замолчала и проникновенного взглянула в глаза Данилы. Юноша оторопел. Он никогда ещё не замечал у своей любимой такого задумчивого, чуть грустного взгляда. Легкие мурашки пробежали по его спине, а на лбу выступила испарина. Данила почувствовал себя на мгновение маленьким мальчиком, который без поддержки матери не может даже самостоятельно зашнуровать свои ботиночки и ждёт её помощи. Это не был взгляд его близкой подруги. На него устремился взор тысяч поколений дочерей Евы, которым мать-природа вручила ответственность за сохранение жизни на земле и наделила безошибочной способностью выбирать для себя надёжных спутников жизни.
– Ну, вот и хорошо, я вижу, ты успокоился. А теперь будем прощаться. Уже объявили посадку на мой рейс. – Девушка слегка приподнялась и поцеловала Данилу в губы.
– Подожди, Лиза, одну минутку. Вот возьми. Это небольшой подарок для тебя, на память. Смущаясь, он протянул Элизабет маленькую коробочку, покрытую тонким синим бархатом, которую приобрёл накануне в одном из ювелирных магазинов на Кертнер штрассе.
Девушка взяла и открыла её. В коробочке находилось маленькое кольцо в виде двух тонких переплетённых золотых веточек, между которыми был помещён рубиновый камень. На щёках Элизабет разлился румянец. Когда она надела его на безымянный палец левой руки, камень вдруг засверкал красный огоньками всех своих граней. Так вспыхивает на солнце алая роза после летнего дождя, когда на её лепестках задерживаются водяные капли.
Элизабет ничего не сказала, и лишь как недавно пристально посмотрела на него. Прошла минута, другая. Затем она наклонилась, подхватила длинную дорожную сумку и, не оглядываясь, поспешила к стойкам таможенного контроля.