Рад пожелать вам, мистер Бекетов: «Seven feet of water under the keel and favorable winds» – Семь футов под килем и попутного ветра. Погодные условия на следующие пять дней хорошие, а там кто знает? Не забудьте регулярно выходить на связь.
На малом моторе яхта оторвалась от причала и осторожно заскользила к выходу из гавани. Несмотря на ранний час другие яхты, ведомые своими командами, тоже одна за другой выходили в открытое море, чтобы встретиться с волнами и поймать в свои паруса вольный ветер. Лёгкий бриз, дувший от берега, позволил Даниле без особых затруднений поставить грот и стаксель. Семнадцатиметровый белый красавец, «Одинокий скиталец», развернулся бушпритом в сторону открытого моря и, немного кренясь на левый борт, стал настойчиво наращивать скорость. Через полчаса ветер окреп и стал менять направление на встречный. Сразу заполоскали паруса, и нос судна начал зарываться в волны. Взяв рифы, Данила скорректировал парусность и яхта вновь, меняя галсы, ринулась вперёд.
Такие моменты Данила любил больше всего на свете. Высоко в небе полыхал диск солнца, звенели на ветру ванты, скрипел гик, морские брызги, срываясь с верхушек волн, периодически стегали по щекам. Только так можно почувствовать биение жизни. Не было ни вчера, ни завтра, ни даже сегодня, а были лишь мгновения здесь и сейчас. С души срывались напластования тревог, расчётов, выгоды, сиюминутных предпочтений и уносились в никуда. Сердце переполняло чувство той свободы, которое человек никогда не ощутит, даже находясь на необитаемом острове, потому что там нет схватки, борьбы с самым могучим и неодолимым противником – со стихией моря и ветра, когда на весы судьбы выкладываются все истинные человеческие качества, которые заложены в лучших из нас: отвага, дерзость, стойкость перед лицом любых испытаний.
– Ничто меня не остановит, никто не властен надо мной, – кричал Данила, захлёбываясь в порывах солёного ветра. Его возбуждение было столь велико, что ему стало казаться, что он подобно альбатросу взмыл вверх туда, где плыли неспешные облака. Руки крепко держали штурвал, раздвинутые босые ноги упирались в деревянный настил кокпита, стилизованная под морскую форменку рубашка выбилась из бриджей и хлопала на ветру, временами прилипая к телу. Бескрайний морской простор был чист. Лишь изредка вдалеке ненадолго всплывали очертания чьих-то парусов и неясные силуэты кораблей, а потом опять исчезали за линией горизонта. Через несколько часов полёта по волнам Данила решил найти временное пристанище для того, чтобы отдохнуть и искупаться. Навигатор показывал, что в десяти милях должна находиться безымянная скалистая гряда, к которой он и решил пристать.
На его удачу ему повезло найти удобную и достаточно глубоководную бухточку, куда он завёл свою яхту, укрыв её за каменистыми отрогами, наподобие лихих корсаров прошлого, прятавших в таких засадах среди изумрудных островов Карибского моря свои разбойничьи каравеллы. Сброшенные якоря надёжно зарылись в грунт; от транца, всхлипнув гидравликой, отошла купальная площадка. Данила в чём мать родила, бросился в бирюзовую воду, с удовольствием погрузив разогретое солнцем тело в морскую прохладу. Просто плавать не хотелось. Лучше было, раскинув руки, вытянуться на водной глади и дать отдых напряжённым длительным морским переходом мускулам. Мыслей не было, они придут потом, но сейчас его молодой организм нуждался в полном покое и стремился насладиться тёплой лаской моря. Высоко в небе появились первые перистые облака, верный признак приближающейся адриатической боры.
– Придётся ночь провести здесь, – решил Данила и поплыл обратно к яхте. Выходить в ночную Адриатику, тем более при сильном ветре, не было никакого желания. Пока он готовил себе на плите ужин, солнце уже скатилось к самому горизонту, готовясь, шипя, погрузиться в море. В иллюминаторах загорелись первые звезды, впрочем, вскоре исчезнувшие под напором тяжёлых туч. В море начинал раскручиваться небольшой шторм, влияние которого почувствовал и «Одинокий скиталец». Лёгкое покачивание судна у Данилы беспокойства не вызвало, так как скалы надёжно прикрывала яхту от ярости морской стихии. Внезапно в просторной салон-каюте прозвучал резкий вызов радиотелефона.
– Герр Бекетов, моё имя Рихард, – зазвучал в трубке чуть хрипловатый голос на немецком языке, – звоню вам по поручению герра Влада. Вы знаете, такого? Хорошо. Можете принять от меня факс с информацией по интересующему вас вопросу? Хорошо, тогда включайте факс.
Через минуту, ухнув и хрюкнув, аппарат начал выплевывать листы с каким-то текстом и неясными, расплывчатыми фотографиями.
– Вы всё получили? – ожила опять трубка. – Хорошо. Если у вас будут вопросы, то позвоните мне. Мой телефон указан в факсе. – Явно не стремясь что-либо услышать в ответ, незнакомец на другом конце чем-то щёлкнул, и связь оборвалась.
Немного ошарашенный от неожиданного разговора Данила принялся по порядку складывать листы, чтобы прочесть переданный текст.
– Влад Фёдорович всегда умёл держать своё слово, – думал Данила, всматриваясь в содержание документа. Перед ним лежала информация об Элизабет Вальдбах, его Лизе. Средство электронной связи не смогло передать чёткое изображение любимого человека. Черты лица в черно-белом формате выглядели стёртыми, нежизненными как в штриховом портрете.
«Какая она сейчас? Мне бы увидеть её лицо, его выражение? Я бы сразу понял, всё ли нормально у неё, счастлива ли она? Ведь это так важно определить, имею ли я право опять возникнуть в её жизни, и тем самым нарушить уже привычный распорядок вещей. Ведь прошло почти десять лет. Даже я привык жить с пустым сердцем. Был женат, имел нескольких любовниц и, если захочу, ещё будут. В конце концов, и так можно жить. Человек ко всему привыкает. И у неё уже что-то наладилось. Если эти сведения точны, то у Элизабет хорошая, достойная работа архитектурного дизайнера. Она глава преуспевающего бюро в Гамбурге. Но как же я хочу услышать её голос. Как выходило так, что слова, которые она мне говорила, всегда приобретали для меня особый смысл и звучали по-другому, не так, когда я слышал их от других женщин. Обычные слова, которые говорятся десятки раз на дню, но почему они всегда побуждали меня задумываться над моими поступками и рождали неожиданные новые мысли?
Вот здесь указано, что у неё уже есть сын. Это значит, что как женщина она счастлива, несомненно. Даже друг у неё есть – англичанин, фотограф иллюстрированного издания. Но ещё не муж. Любит ли она его, не любит? Это вопрос риторический. Она тоже ко всему привыкла, и у неё сформировались новые привычки, пристрастия. Свои маленькие и большие радости. И это тоже жизнь, такая же быстротечная и необратимая, как и у других. Ну и что, что у меня сердце дрожит, когда я читаю эти строки. Я ведь уже взрослый человек, мужчина, который привык и должен принимать самые трудные решения. На мне ответственность не только за свою, но и за судьбы других людей. Ведь мне ещё тогда, очень давно Элизабет говорила, что она изменится без меня. Конечно, она сейчас другая. И что будет, если я появлюсь опять в её жизни? Может быть, я разрушу её мир, и если даже не разрушу, то, несомненно, принесу огорчения ей самой и её близкому другу? И как будут звучать мои слова любви? Всё также, как и раньше в дни далёкой юности: честно и искренне, или в них появится оттенок искусственности и формальности? Не дай Бог, но как это определишь до личной встречи, прежде чем услышишь тот же голос и увидишь те же глаза. Но я начал это дело, и что, должен отступить? Разве я трус и боюсь правды? Ведь я всегда привык идти до конца. Господи, кто бы подсказал мне ответ, как поступить?»