Но даже и в этот радостный момент Джонатан встревоженно смотрел вслед двум американцам, удалявшимся за Роупером. Разочарованные ветераны? Обозленные на Дядю Сэма? «Тогда, – сказал он им, – сделайте разочарованные лица, и хватит смотреть так, словно вы едете в первом классе и просите денег за то, что у вас отнимают время».

* * *

Перехваченный факс на самолет Роупера был написан от руки, с пометкой «срочно», от сэра Энтони Джойстона Брэдшоу в Лондоне Дикки Роуперу по адресу: «Железный паша», Антигуа, получен в 09.20 и отправлен на самолет в 09.28 капитаном «Железного паши» с сопроводительной запиской, в которой последний просил прощения, если допустил ошибку. Сэр Энтони писал округлым почерком, со множеством ошибок, подчеркиваний и отдельными завитушками под восемнадцатый век. Стиль был телеграфный.

Дорогой Дикки!

О нашем разговоре два дня назад, обсудил дело с Властями Темзы и выяснил, что обличительная информация документально подтверждена и неопровержима. Также есть основания верить, покойный доктор права использовался враждебными элементами, чтобы вытеснить прежнего подписчика в пользу настоящего лица. Темза делает обходной маневр, предлагает тебе то же.

Ввиду этого жизненно важного содействия, надеюсь, ты немедленно сделаешь новое пожертвование в известный банк, для покрытия дальнейших необходимых расходов по твоему насущному интересу.

Всего, Тони.

Этот перехваченный факс, скрытый от уголовной полиции, был тайно передан Флинну информатором из «чистой разведки», сочувствующим его делу. Переживая смерть Апостола, Флинн с трудом преодолевал врожденное недоверие к англичанам. Но, выпив полбутылки можжевеловой десятилетней выдержки, он почувствовал себя достаточно сильным, чтобы небрежно положить документ в карман и, скорее чутьем найдя дорогу к бункеру, по всей форме представить его Берру.

* * *

Уже много месяцев Джед не летала на обычных пассажирских самолетах и поначалу испытала чувство освобождения, как если бы в Лондоне прокатилась на втором этаже автобуса после всех этих унылых такси. «Я вернулась в жизнь, – думала она, – вышла из-под стеклянного колпака». Но когда она шутливо сказала об этом Коркорану, летевшему вместе с ней в Майами, он зло прошелся по поводу ее невзыскательности. Что и удивило, и обидело Джед, потому что раньше Корки никогда не грубил ей.

И в аэропорту Майами он был столь же груб: сначала, собираясь идти за носильщиком, потребовал отдать ему паспорт, потом повернулся спиной и стал беседовать с двумя светловолосыми мужчинами, ожидающими рейс на Антигуа.

– Корки, Боже мой, что это еще за люди? – спросила она, когда майор вернулся.

– Друзья друзей, дорогуша. Они будут с нами на «Паше».

– Друзья чьих друзей?

– Шефа, естественно.

– Корки, не может быть! Они же просто громилы!

– Это дополнительная охрана, если хочешь знать. Шеф решил увеличить ее до пяти человек.

– Корки, но почему? Он всегда прекрасно обходился тремя.

Тут она посмотрела ему в глаза и испугалась, увидев там злобное торжество. И поняла, что перед ней неизвестный доселе Коркоран: придворный, которым пренебрегали, вновь входящий в фавор и стремящийся отомстить за накопившиеся обиды.

В самолете он не пил. Новая охрана была в заднем отсеке, а Джед и Коркоран летели первым классом, и он мог напиться до чертиков, чего она от него и ожидала. Но Корки заказал себе только минеральной со льдом и кусочком лимона и потягивал ее, ухмыляясь собственному отражению в иллюминаторе.

25

Джонатан тоже был пленником. Возможно, он был им всегда, как когда-то заметила Софи. Или стал им, попав на Кристалл. Но у него по крайней мере оставалась иллюзия свободы. До сих пор.

Первое предупреждение он получил в Фаберже, когда Роупер и компания собирались в дорогу. Гости отбыли, Лэнгборн и Моранти отбыли вместе с ними. Полковник Эммануэль и Роупер обнимались на прощанье, когда к ним подбежал молодой солдат, размахивая листом бумаги.

Эммануэль взял бумагу, посмотрел и протянул Роуперу, тот надел очки и отошел, чтобы прочесть без свидетелей. И пока он читал, обычная расслабленность сменялась напряжением. Потом Роупер аккуратно сложил листок и сунул в карман.

– Фриски!

– Я, сэр!

– На два слова!

Как на плац-параде, Фриски потешно промаршировал по ухабам к хозяину и встал по стойке «смирно». Но когда Роупер взял его под руку и пробормотал что-то на ухо, Фриски, видимо, пожалел, что вел себя так дурашливо.

Они вошли в самолет. Фриски намеренно прошел вперед и не слишком дружелюбно пригласил Джонатана сесть рядом с собой.

– Фриски, у меня понос, – сказал Джонатан. – Джунгли действуют.

– Сиди, где тебе, твою мать, сказано, – посоветовал Тэбби, дыша ему в затылок.

Джонатану ничего не оставалось, как сесть между ними, и каждый раз, когда он выходил в туалет, Тэбби сопровождал его и стоял под дверью.

Роупер сидел в одиночестве у перегородки, не признавая никого, кроме Мэг, которая принесла ему свежий апельсиновый сок, а в середине полета еще и факс, написанный, как углядел Джонатан, от руки. Роупер прочитал бумагу и, сложив, убрал во внутренний карман. Потом надел на лицо полумаску и вроде бы заснул.

В аэропорту в Колоне, где Лэнгборн уже ждал их с двумя «вольво» и шоферами, Джонатану опять было ясно дано понять, что его статус изменился.

– Шеф, мне немедленно надо поговорить с тобой! Наедине! – закричал Лэнгборн снизу чуть ли не раньше, чем Мэг открыла дверцу.

И все ждали в самолете, пока Роупер и Лэнгборн совещались у трапа.

– Вторая машина, Фриски, – скомандовал Роупер, когда Мэг, повинуясь его кивку, выпустила остальных пассажиров. – Все вы.

– У него живот схватывает, – потихоньку предупредил Фриски Лэнгборна.

– К черту его живот, – отмахнулся Лэнгборн. – Скажи ему, пусть потерпит маленько.

– Потерпи маленько, – сказал Фриски.

День клонился к вечеру. Полицейская будка и наблюдательная вышка пустовали. Был пуст и аэродром, не считая белых, зарегистрированных в Колумбии, частных самолетов, стоящих рядами вдоль широкой взлетной полосы. Роупер с Лэнгборном сели в переднюю машину, и Джонатан заметил в ней четвертого пассажира, в шляпе, сидящего рядом с шофером. Фриски открыл заднюю дверцу второй машины, Джонатан сел, Фриски – за ним, а Тэбби – с другого боку. Все молчали.

На огромном рекламном щите девушка в потертых шортах обхватывала бедрами длиннющую сигарету. На другой – кокетливо лизала поднятую антенну транзистора.

Они въехали в город, и машину заполнил отвратительный запах нищеты. Джонатан вспомнил Каир, как сидел рядом с Софи, наблюдая за отверженными, копошащимися в отбросах. На некогда богатых улицах, между лачугами, сложенными из старых досок и рифленого железа, стояли старые, обшитые тесом дома, готовые рухнуть. С подгнивших балконов свисало разноцветное белье. Дети играли под почерневшими аркадами и пускали пластмассовые стаканчики в сточных канавах. Безработные мужчины, человек по двадцать на каждом крыльце, без всякого выражения глядели на проходящие машины. Сотни неподвижных лиц, с таким же отсутствием выражения, торчали в окнах заброшенной фабрики.