– Нет, я не знал, – вежливо ответил Джонатан, чувствуя приступ тошноты.

– Его одели в форму только перед тем, как предать земле. Вам не рассказали?

На лице Джонатана появилась ничего не выражающая улыбка первоклассного служащего первоклассного отеля. Деланно спокойным голосом он произнес:

– Нет, не рассказали. Правда нет. Странно. А вы полагаете, должны были?

Берр покачал головой, как бы говоря, что действия гражданских чиновников остаются для него загадкой.

– В запас вы уволились раньше, чем выслужились, – рассудительно констатировал Берр. – Не всякий в двадцать пять решится оставить многообещающую военную карьеру ради того, чтобы стать ночным лакеем. Даже ради того, чтобы ходить на яхте, ползать по горам и путешествовать из страны в страну. Почему вы выбрали работу в отеле? Столько было возможностей… Почему отель?

«Дать себя уговорить?» – думал Джонатан.

«Или решительно отказаться?»

«Чтобы голова не болела».

«Сами занимайтесь вашим дьявольским ремеслом».

– Не знаю. Хотелось, быть может, покоя, – признался он с улыбкой, опровергавшей его слова. – В душе я обыватель и лентяй, если честно.

– Не верю, Джонатан, не могу поверить. Все эти последние недели я был незримо с вами, думал о вас очень много. Давайте поговорим о военной службе, идет? В вашей армейской карьере немало того, что меня поразило.

«Великолепно, – подумал Джонатан, голова его заработала. – Говорим о Софи – переходим к ненависти. Говорим о ненависти – переходим к отелю. Говорим об отеле – переходим к армии. Железная логика».

И все же он не мог ни в чем придраться к Берру. Его сила была в искренности. Он был умен. В совершенстве овладел искусством интриги, умел видеть сильные и слабые стороны человека. Но за всем этим скрывалось большое сердце, что знал Гудхью и что сразу почувствовал Джонатан. Поэтому позволил Берру вторгнуться в свою частную жизнь и поэтому одержимость Берра начала захватывать его, отдаваясь в ушах призывной барабанной дробью.

6

Обстановка размягчала, располагала к откровенности. Они сошлись на том, что кофе лучше всего запить сливовой настойкой.

– У меня тоже была своя Софи, – вспомнил Берр, что, впрочем, не совсем соответствовало действительности. – Удивляюсь, почему я не женился на ней. Не перестаю удивляться. Теперешнюю зовут Мэри, что, конечно, на ступеньку ниже. Но мы достаточно долго вместе. Наверное, лет пять. Она врач. Домашний. В общем, приходский священник со стетоскопом. Не последний человек. Кажется, получается.

– Что ж, совет да любовь, – галантно сказал Джонатан.

– Учтите, Мэри – не первая моя жена. Честно говоря, и не вторая. Что-то у меня с женщинами не так. Как ни прицелюсь, все мимо. Я виноват или они? У себя спрашиваю…

– Понимаю, что вы хотите сказать, – кивнул Джонатан.

Он все же пытался соблюдать дистанцию, внутренне оставаясь настороже. Никогда и ни с кем он не разговаривал на эту тему. Женщины – как запечатанный конверт в его столе. Сестер и подруг юности он не имел. Мать не помнил. Была женщина, на которой он никогда уже не женится. Есть ли женщина, которую он мог бы полюбить и не предавать?

– Мне кажется, я слишком быстро добираюсь до их сути и тем исчерпываю, – объяснял Берр, вновь раскрывая душу в надежде на ответный порыв Джонатана. – Да и дети прибавляют хлопот. У нас у каждого по два и еще один – общий. С ними вся пикантность пропадает. У вас ведь нет детей. Благополучно избежали. И правильно, я вам скажу. Это к лучшему. – Берр сделал глоток. – Расскажите побольше о вашей Софи, – предложил он, хотя Джонатан ничего еще о ней не рассказывал.

– Она не «моя». Она была – Фрэдди Хамида.

– Но вы же с ней спали, – невозмутимо предположил Берр.

* * *

В маленькой спальне в Луксоре лунный свет лился через неплотно занавешенное окно. Софи лежала на кровати. В белой ночной рубашке. Глаза ее были закрыты, лицо обращено вверх. К ней вернулась ее ироничность. Она выпила немного водки. Он тоже. Бутылка все еще стояла на столе.

– Мистер Пайн? Почему вы держитесь на таком расстоянии от меня?

– Из уважения, полагаю. – Улыбка образцового служащего. Голос образцового служащего. Ничего принадлежащего лично ему.

– Но вы привезли меня сюда, чтобы утешать и успокаивать. Или я ошибаюсь?

На этот раз Джонатан промолчал.

– Я слишком изуродована? Или слишком стара?

Мистер Пайн, обычно столь многословный, продолжал хранить мертвое молчание.

– Меня заботит ваша честь, мистер Пайн. Возможно, и своя тоже. Я думаю, вы сидите так далеко, потому что чего-то стыдитесь. Надеюсь, не меня.

– Я привез вас сюда, мадам, так как это временный выход из положения, в котором вы оказались. Вам нужно передохнуть, чтобы решить, что делать дальше и куда податься. Я думал вам помочь.

– А сам мистер Пайн, ему правда ничего не нужно? Просто здоровый мужчина оказывает помощь инвалиду? Спасибо вам за то, что привезли меня в Луксор.

– Спасибо, что согласились.

Ее огромные глаза открылись. Она глядела на него в полумраке комнаты. И совсем не была похожа на беспомощное существо, бесконечно благодарное ему за участие.

– Вы так многолики, мистер Пайн, – продолжала Софи после некоторого молчания. – Я совершенно не понимаю, кто вы на самом деле. Вы смотрите так, будто прикасаетесь ко мне. И не могу сказать, что это оставляет меня равнодушной. Не могу. – Голос на мгновение затих, она выпрямилась и села на кровати. – Сначала вы говорите одно – и тогда вы один человек. И я соответственно поступаю. Потом этот человек куда-то исчезает, а его место занимает совсем другой Джонатан Пайн. А он говорит нечто совсем иное. И я опять веду себя соответственно. Как смена караула. Будто один человек не в состоянии меня слишком долго выносить и ему требуется отдых. Вы со всеми вашими женщинами такой?

– Но я не могу назвать вас моей женщиной, мадам Софи.

– Тогда почему вы здесь? Сторожить меня? Не думаю. – Она замолчала опять. У него было ощущение, что она раздумывает, стоит ли продолжать наступление. – Я хотела бы, чтобы один из многих Пайнов был в эту ночь со мной. Вы можете это устроить?

– Разумеется. Я буду спать на софе. Если вы этого хотите.

– Нет, не этого. Я хочу, чтобы вы спали со мной, в моей постели, чтобы вы любили меня. Я хочу почувствовать, что сделала счастливым хоть одного из вас, Пайнов, и что остальных воодушевил его пример. Я не хочу видеть вас таким пристыженным. Вы чересчур строги к себе. Мы оба много чего натворили. Но вы – очень хороший. И нравитесь мне. В любом облике. И не виноваты в моих несчастьях. Если вы их частичка, – теперь она стояла лицом к нему, опустив руки, – тогда я хотела бы думать, что вас привело сюда нечто лучшее, чем стыд. Мистер Пайн, обнимите меня.