Дэниэл лежал на кровати с книжкой о чудовищах.
– Джед все преувеличила, – объяснил он. – Мне просто стало обидно. А Джед рассвирепела.
Вечером того же дня Джонатан был все еще жив, небо все еще сияло над ним, бандиты-охранники не соскакивали на него с деревьев, когда он возвращался по туннелю к дому Вуди.
Все в том же ритме трещали и звенели цикады. Солнце скрылось за горой Мисс Мейбл, смеркалось.
Он поиграл в теннис с Дэниэлом и детьми Лэнгборна. Поплавал с ними, послушал Исаака – тот рассказывал об успехах «Тоттенхэм Хотспур», Эсмеральду – она поделилась мыслями по поводу злых духов и Кэролайн Лэнгборн – последнюю занимали мужчины, брак и ее собственный муж.
– Дело тут, Томас, не в неверности, а во лжи. Не знаю, для чего я вам рассказываю это… Может, потому, что вам знакомо слово честь. Мне плевать, что он говорит о вас. У всех свои проблемы, но честь видишь сразу. Если бы он только сказал мне: «У меня роман с Анабеллой – или с кем у него там сейчас роман, – и это еще не все, я собираюсь продолжить этот роман», – ну, я бы сказала: «Ладно. Чему быть, того не миновать. Только не думай, что я буду хранить тебе верность, если ты ее не хранишь». Это, Томас, я могу пережить. Такова женская участь. Мне просто обидно, что я отдала ему все деньги и содержала его годами, и папа платил за обучение детей только для того, как выяснилось, чтобы он кидался на каждую проститутку, бросая нас, пусть не без гроша, но и не так чтобы очень при деньгах.
Он еще два раза мельком видел Джед: первый раз – в летнем домике, одетую в широкий желтый халат и старательно пишущую письмо, второй раз – бредущую за руку с Дэниэлом по полосе прибоя в подоткнутой юбке.
А когда он уходил из дома, то специально прошел под балконом ее спальни и услышал, как она говорит Роуперу по телефону:
– Нет, дорогой, он совсем не ударился, просто расстроился, и он очень быстро забыл об этом. Он сделал мне великолепнейший рисунок Сары, прогуливающейся по крыше конюшни, ты будешь просто в восторге…
И он подумал: «Теперь ты говоришь ему: «Это были хорошие новости, дорогой. Но угадай, кого я обнаружила в нашей спальне, когда поднялась наверх…»»
Стоило ему добраться до дома Вуди, как время остановилось. Он осторожно вошел, рассудив, что, если бы охрану подняли на ноги, она опередила бы его и уже была здесь. Поэтому он вошел с черного хода, обследовал весь дом и лишь после этого извлек маленькую металлическую кассету из фотоаппарата и острым кухонным ножом вырезал для нее дупло внутри книги «Тэсс из рода д’Эрбервиллей».
Дальнейшие события сменяли одно другое с методичной последовательностью.
Он принял ванну. В голове промелькнуло: «Ты сейчас принимаешь душ, и некому подать полотенце».
Он сварил себе куриный суп из остатков, подаренных Эсмеральдой, и подумал: «Теперь вы с Кэролайн сидите во внутреннем дворике, поедаете морского окуня в лимонном соусе, приготовленного Эсмеральдой, и ты слушаешь очередную главу из жизни Кэролайн, а ее дети поглощают чипсы, кока-колу и мороженое и смотрят «Нового Франкенштейна» в игровой Дэниэла, а Дэниэл читает, лежа в спальне, закрыв дверь и ненавидя эту свору».
Потом он лег в постель, где уже ничто не мешало думать о ней, и пролежал до полпервого.
У дверей послышались крадущиеся шаги. Совершенно голый, он соскользнул бесшумно на пол и схватил металлическую кочергу, которую предусмотрительно положил под кровать. «Пришли за мной. Она свистнула Роуперу, и они собираются проиграть со мной вариант Вуди».
Но что-то в нем возражало против такого поворота событий, что-то проснувшееся в нем с того момента, когда Джед обнаружила его в своей спальне.
И он успел убрать кочергу и завязать саронг, прежде чем она постучала в дверь.
Она тоже оделась для своей роли: пришла в длинной темной юбке и такой же накидке, и он не удивился бы, если б она накинула на голову капюшон, как заправский Санта. Но капюшон просто болтался сзади, что было ей очень к лицу. В руках она держала фонарик, и пока он закрывал дверь на цепочку, она положила его на коврик и еще плотнее закуталась в накидку.
Она стояла к нему лицом, драматически скрестив руки у горла.
– Тебе нельзя было приходить. – Он быстрым движением задернул шторы. – Кто тебя видел? Кэролайн? Дэниэл? Ночная охрана?
– Никто.
– Не может такого быть. А парни в сторожке?
– Я шла на цыпочках. Никто не слышал.
Он недоверчиво посмотрел на нее. Не то чтобы не верил, просто уж слишком безрассудно она себя вела.
– И что тебе предложить? – спросил он тоном, означавшим: раз уж ты здесь.
– Кофе. Кофе, пожалуйста. Но специально варить не надо.
«Чашечку кофе. По-египетски», – вспомнил он.
– Они смотрели телевизор, – сказала Джед. – Парни в сторожке. Я видела их в окно.
– Конечно.
Он поставил чайник, зажег камин, а она, дрожа, хмуро смотрела на шипящие в огне поленья. Потом окинула взглядом комнату, знакомясь с его жилищем и с ним самим, подмечая книги на полке, с безупречным вкусом расставленные цветы, акварель бухты над камином рядом с птеродактилем Дэниэла.
– Дэн нарисовал Сару, – сказала она. – В качестве компенсации.
– Знаю. Я шел мимо твоей комнаты, когда ты говорила с Роупером по телефону. Что ты еще ему рассказала?
– Ничего.
– Точно?
Она вспыхнула:
– А что, ты думаешь, я должна ему рассказать? Томас, мол, думает, я глупая шлюшка без единой мысли?
– Я так не говорил.
– Ты сказал еще хуже. Ты сказал, что я тупица, а он – убийца.
Джонатан поставил перед Джед кофе. Черный. Без сахара. Она отхлебнула, взяв кружку обеими руками.
– Какого хрена я влезла во все это? – спросила она. – Я не о тебе. О нем. Об этом доме. О Кристалле. Все это дерьмо.
– Корки сказал, что купил тебя на лошадином аукционе.
– Меня подобрали в Париже.
– Что ты делала в Париже?
– Трахалась с двумя типами. Всю жизнь. Трахаюсь с теми, с кем не надо, и упускаю тех, с кем хотела бы. – Она еще глотнула кофе. – У них была хата на улице Риволи. Они запугали меня. Наркотики, мальчики, выпивка, девочки, я, всего помаленьку. Однажды утром я проснулась, а все в отключке. – Она кивнула сама себе, как бы подтверждая, что все так и было. – «О’кей, Джемайма, – сказала я себе, – черт с ними, с двумястами фунтами, бросай все и уходи». Перешагнула через тела и пошла на этот проклятый аукцион в «Мэзон Лафитт», о котором читала в «Трибюн». Хотела посмотреть лошадей. Я еще была здорово не в себе и могла думать только о лошадях. Это единственное, чем мы занимались, пока отцу не пришлось их всех продать. Катались и молились. Мы шрошпирские католики, – пояснила она мрачно, словно признаваясь в семейном проклятии. – Наверное, я улыбалась. Потому что этот хитрец сказал: «Какую ты хочешь?» И я ответила: «Эту большую, в окне». – Мне было… легко. Свободно. Я была в фильме. Такое чувство. Забавно. И он купил ее, Сару. Все произошло так быстро, что я даже не следила за торгами. С ним было несколько пакистанцев, и они вроде бы тоже участвовали в торге. Потом он просто повернулся ко мне и сказал: «Она твоя. Куда ее отвести?» Я перепугалась до смерти, но решила доиграть до конца. Он повел меня в магазин на Елисейских полях, и, кроме нас, там никого не было. Он велел очистить помещение к нашему прибытию. Обслуживали только нас. Он купил мне шмоток на десять тысяч фунтов и сводил в оперу. Потом пригласил поужинать и рассказал про остров Кристалл. Потом повел к себе в гостиницу и трахнул. И я подумала: «Яму перепрыгивают в один прыжок». Он, Томас, вовсе не плохой человек. Он просто плохо поступает. Как шофер Арчи.