Едва поднявшись на ноги, мы уходим той же дорогой, которой пришли сюда. Мы сильно контужены, в ушах звенит, по телу будто проехали катком.
— Что дальше? — спрашивает Лиза.
— Домой? — предлагаю. Других вариантов у меня просто нет.
— Мне кажется… что надо… не знаю… — говорит Лиза. — Что Вольф, вот он… как бы…
— Погиб? — подсказывает Стефан.
— Ага, — кивает Лиза. — Только мне его совсем не жалко. А ведь это мы виноваты.
— Мы не виноваты.
— Но если бы мы сообщили о бомбе… Вот человек погиб, а я радуюсь. Это плохо?
— Я тоже доволен, — признаюсь ей. — Кстати, ты пыталась его предупредить, помнишь? Когда он поймал нас у штаба. Он мог бы внимательнее отнестись к твоим словам.
Лиза снова кивает.
— Ну что, пошли домой, — беру ее за руку.
— Вам придется сперва отвести меня назад, — говорит Стефан.
— Что?
— Вы должны пойти со мной в штаб и запереть меня в клетке.
— Нет. Мы…
— Карл, ты что, не понимаешь? Если они увидят, что меня нет, они решат, что я сбежал, и мне придется уйти в бега, а вы все, и мама, и Ба, и дед, окажетесь под ударом… — Стефан качает головой. — Я обязан вернуться назад.
— Мы не будем тебя запирать.
— Он прав, — говорит Лиза.
— А что, если они будут тебя мучить?
— Карл, пойми, так просто не сбежать. Они придут за мной. И за тобой. И за мамой. Заприте меня, они сами меня выпустят.
— А если нет?
— Выпустят, не бойся.
В голову лезут мысли о том, как брат первый раз оказался в лагере. А что, если во второй раз он не вернется?
— Кроме нас, никто не знает о том, что произошло, — объясняет Стефан. — Если я убегу, за мной придут, но если вы запрете меня в клетке, никто вообще не заподозрит, что я тут замешан. Все решат, что Вольф поехал на машине через кладбище и врезался в бомбу. Вы будете в безопасности.
Я бы поспорил, но Стефан, как всегда, прав. Поэтому мы возвращаемся в штаб гестапо и спускаемся в подвал. Брат обнимает меня на прощанье и заходит в клетку.
Ключ так и торчит в замке. Когда Стефан закрывает за собой дверь, связка брякает. Брат смотрит на меня через прутья.
— Запирай. Потом возьмите из кабинета все свои вещи, а ключи оставьте. Никто не знает, что вы были здесь.
— А вдруг тебя не выпустят? — У меня в голове теснятся сомнения. — Вдруг сделают с тобой что-нибудь страшное?
— Например? Они уже меня избили и побрили наголо. Что еще они могут со мной сделать?
— Я…
— Все, уходите, — говорит брат.
— Пойдем. — Лиза берет меня за руку и оттаскивает от клетки. — Пока сюда никто не явился.
Кивнув, вытираю глаза и следом за Лизой поднимаюсь по лестнице. Наверху, замерев, оборачиваюсь. Может быть, я вижу брата в последний раз. Больше всего на свете мне хочется забрать его отсюда, но тогда все окажутся под ударом.
Стефан машет нам рукой. Я горжусь тем, какой же у меня храбрый брат.
— Ты собери вещи, а я буду следить, не идет ли кто, — говорит Лиза, направляясь к выходу.
С тяжелым сердцем бегу в кабинет Вольфа. Фюрер следит со стены, как я хватаю рюкзак и сую внутрь наши пожитки. У меня дрожат руки, и лишь с большим трудом я сдерживаю слезы. Из головы не идет Стефан, сидящий в клетке внизу.
Я уже собрался было уходить, как взгляд зацепился за папки, лежащие у Вольфа на столе.
Замерев, перевожу взгляд с бумаг на дверь и обратно.
Надо их взять.
Подбегаю к столу и хватаю папки. Распахнув одну, вижу формуляр, который подписывал, и запихиваю все к себе в рюкзак.
И тут у меня появляется мысль. Лишь бы хватило времени.
Надо спешить.
Обежав стол, я открываю левый ящик и зарываюсь в бумаги.
Ничего.
— Быстро! — кричит Лиза.
Захлопнув ящик, вытягиваю следующий. Очередная груда бесполезных бумаг.
— Карл!
Выдрав нижний ящик, сразу вижу то, что ищу. Поверить не могу, что у меня получилось.
— Карл! Ты где застрял?
Схватив верхний формуляр, кладу его на стол и закрываю ящик. Сгорбившись над документом, нашариваю ручку Вольфа.
Я все делаю правильно. Если сработает…
— Быстрее! — Лиза, бросив свой пост, забегает в кабинет. — Кто-то идет. Нам пора!
— Сейчас. — Да, я рискую, но именно сейчас это оправданно.
— Немедленно! — шипит моя подруга. — Я уже слышу шаги!
Мы выбираемся из штаба, и никто нас не видит. Солдаты, грязные, усталые, возвращаются с Фельдштрассе, а мы прячемся в тени живой изгороди, пока они не заходят в здание.
Все, на улице тихо. Крадемся прочь от этого жуткого места. Наконец мы у себя на Эшерштрассе. Только улица сильно изменилась. Или это мы сильно изменились.
Попав домой, отмываю руки и лицо, прячу грязную одежду, а потом ныряю в постель. Сон не идет. Я лежу, смотрю в потолок, в ушах звенит, мысли возвращаются к пожарам и взрывам, я так и вижу Стефана, сидящего в клетке в том подвале. Вижу синяки, засохшую кровь на лице. А если мы ошиблись, заперев его там? Если его увезут и я больше никогда не увижу брата?
Наутро Ба ставит завтрак на стол. Они с дедом и мамой обсуждают бомбежку и Стефана, а я молчу. Не буду же я рассказывать, что произошло этой ночью, хоть тайна и лежит на душе тяжким грузом.
Беру кусок хлеба, хотя совершенно не чувствую голода. Мне так страшно, что кусок не лезет в горло. Так страшно, что я не могу выдавить ни слова. Все мысли — о бедолаге Стефане, о том, что он заперт в клетке в этой жуткой тюрьме.
Тут раздается тройной стук в дверь, и у меня внутри что-то обрывается.
Взрослые озираются, у них в глазах виден страх.
Стук повторяется. Дед встает из-за стола.
— Я открою, — говорит он.
Мама тоже встает, прижимая к лицу дрожащую руку.
— Кто там? Это он?
Мы выходим за дедом в коридор и наблюдаем, как он отпирает замок. В последний момент дед оглядывается на нас. Дверь распахивается.
На пороге стоят два солдата СС, а между ними — Стефан. При солнечном свете он выглядит еще хуже, чем под тусклыми тюремными лампами. Глаз окончательно заплыл, синяки ярко налились, а бритая голова напоминает об узниках лагерей.
Один из солдат выходит вперед и протягивает лист бумаги.
Дед разворачивает бумагу дрожащими пальцами. Долгий миг изучает ее, потом показывает маме.