«Победы» у озера Хасан и на Халхин-Голе были восславлены советской пропагандой примерно так же, как некоторыми политиками и публицистами сейчас возводятся в категорию «переломных событий» Второй мировой войны отдельные союзнические операции, в частности, в Северной Африке, в которых было задействовано по паре дивизий с обеих сторон. Сталин нуждался в самогипнозе, чтобы сгинули «мальчики кровавые в глазах» и чтобы в «сказку, сделанную былью», поверил внешний мир: с отсеченной головой Вооруженные силы Советского Союза грозны, как никогда.
Если, однако, взять труд ознакомиться с совершенно секретной запиской наркомата обороны СССР, в которой анализировались действия регулярных частей у того же озера Хасан, в глаза бросится полнейшая неразбериха в армии, отсутствие у офицеров элементарных навыков вождения подразделений больше роты или батальона [217] . Это неудивительно, ибо полками и дивизиями командовали вчерашние старшие лейтенанты и капитаны, сплошь и рядом без среднего школьного образования. Даже наиболее талантливых из них, сколько ни поливай, невозможно было вырастить с сегодня на завтра в Ганнибалов или Суворовых. Время ставило свои непреложные пределы.
Когда приступ безумия 1937–1938 годов чуть отпустил, основной заботой Сталина было, выставляя напоказ твердость и решительность в малом, остерегаться крупных испытаний. Этому не противоречат впечатляющие, судя по официальным данным, приготовления к вмешательству на стороне Чехословакии в кризис августа-сентября 1938 года и концепции, излагавшиеся К. Ворошиловым и Б. Шапошниковым на военных переговорах с англичанами и французами в августе 1939 года. Что проку в груде самолетов, танков, артсистем, длинном перечне номеров дивизий, когда личный состав с грехом пополам выучен рукопашному бою, и не больше того?
Сталин знал это лучше кого бы то ни было. Поэтому он искал встречи с агрессором не в поле, а за игорным столом, который в политике тем отличается от обыкновенной рулетки, что из неудачника трясут не деньги, а нечто иное. Остановить сползание к пропасти. Коль это невозможно, то прислониться к сильному. В любом варианте не оказаться между молотом и наковальней, другими словами, в войне на два фронта.
Готовился ли Советский Союз помогать Польше в одиночку, убедившись, что Варшава реальной помощи от Англии и Франции не получит? Был ли грубый и резкий отказ поляков от сотрудничества причиной или поводом для смены московских вех? По-видимому, это все-таки два разных вопроса. Вне союза, обязывающего партнеров к практическим действиям в случае агрессии против одного из них или государства, которому даны совместные гарантии союзников, риск оказаться в вооруженном конфликте с Германией и, скорее всего, одновременно в конфликте с Японией был для Сталина неприемлем. «Соглашение Арита-Крейги» было в контексте озабоченностей Сталина наихудшим аккомпанементом к последнему раунду тройственных переговоров.
Свою роль при наведении мостов от Шпрее к Москве сыграло отточенное умение нацистов играть на слабых струнах контрагентов. На Сталина, несомненно, произвела впечатление «широта» подхода Гитлера. Он не «мелочился», и, действительно, в несколько часов диктаторы обделали то, на что «традиционалистам» недостает десятилетий. Правителю восточного склада припомнить бы в недобрый час древнюю восточную мудрость: слишком хорошо – уже нехорошо. Забыл и обрек себя на нечто, вместо того чтобы посвятить себя чему-то. Из страны – синонима антифашизма Советский Союз скатился почти до заложника нацистской политики экспансии. Он изменил «утопии», ввязавшись в интриги с кликой – воплощением всех мыслимых извращений.
Сталин мог бы, наверное, возразить: не забывался он [218] . Чтобы вбить клин между Германией и Японией, он выпил бы на брудершафт с самим чертом. В начале августа 1939 года Москва, по-видимому, не исключала – как альтернативу полудоговоренностям с англичанами и французами – соглашение общего плана с Берлином [219] . Сталина устроило бы, за неимением лучшего, взаимопонимание, которое сообщало бы известную свободу маневра в условиях, когда ход и смысл событий в Европе ему не подчинялись.
Не очутиться бы один на один с агрессором, а то и с двумя агрессорами кряду, отнести как можно дальше час свидания с истиной – было тогда у главы советского режима профилирующей заботой. Если бы сыскались демократические правительства, готовые ради самих себя не пренебрегать интересами СССР, Сталин, наверное, этот шанс не упустил бы. Но воевать за других он не был готов и не мог. Поэтому не будет чрезмерным сгущением красок констатация: на московских военных переговорах слова служили сокрытию подлинных намерений. Ими замещался дефицит дел. Они были призваны произвести впечатление вовне или, если прицельно, на четвертого участника диалога, незримо присутствовавшего в зале, – на Германию.
В проигрыше оказались в конце концов все, хотя подведение итогов растянулось на годы. В несчетный раз подтвердилось: честь роняют, как правило, на собственную голову.
Как повернулось бы международное развитие, не согласись Сталин – в ответ на письмо Гитлера – с приездом в Москву Риббентропа? [220] Фюрер не позже 22 августа был извещен о приглашении Геринга на встречу с Чемберленом и Галифаксом, организацией которой, чтобы избежать огласки, занимался шеф британской разведки лично. Гитлер не отвергал идею, как таковую. Момент смущал. Англичане ввели 23 августа в игру козырную карту – предложили созвать «конференцию четырех на высшем уровне». На ней в отсутствие СССР и Польши можно было бы все уладить. Предложение, направленное по неофициальному каналу, подкреплялось посланием Чемберлена. Премьер умолял Гитлера «не совершать непоправимого».
Днем 23 августа Г. Геринг провел заседание кабинета министров. «Война с Польшей – дело решенное», – услышали собравшиеся. Но угроза мирового конфликта неактуальна и риск оправдан, поскольку поляки будут единственным противником. Операцию, уточнил Геринг, предполагается начать через три дня.
Заметим про себя: переговоры имперского министра иностранных дел в Москве еще не начинались. Самолет с Риббентропом на борту не без приключений добрался до столичного аэродрома: в районе Великих Лук он был обстрелян средствами ПВО. Повезло, не сбили, но, право, предзнаменование необнадеживавшее. Таким образом, если не перенапрягать формулу Гегеля «история есть пророчество, обращенное вспять», придется признать, что решение воевать и установление первоначальной даты нанесения удара по Польше (26 августа) принимались не после, а до встречи Риббентропа со Сталиным и Молотовым, и, естественно, до подписания договора о ненападении [221] . Неточности при воспроизведении последовательности событий здесь не вкрадываются, а намеренно вносятся и способом мультиплицирования обретают видимость фактов.