Зимой 1939/40 года, однако, дела обстояли по-иному. Вашингтон интересовало главным образом недопущение разрастания войны на Запад. Совпадение усилий и до некоторой степени настроя США и Англии в тот период видно невооруженным взглядом. По обе стороны Атлантики интенсивно ломали головы, как убедить правителей рейха не зариться на позиции, которые не могут быть сданы без тяжелой борьбы, и завязать их на «освоение Востока». Рейху предлагались льготные условия полюбовной сделки, и поэтому в Лондоне и Вашингтоне плохо представляли, как она может быть отвергнута. Ошибка заключалась в том, что американскую деловитость и надменный британский рационализм прилаживали к авантюризму, к не знавшему доселе равных иррациональному фанатизму.
До конца 1939 года Лондон и до мая 1940 года Вашингтон убеждали сами себя, что Гитлер не произнес последнего слова. И это вопреки сведениям, которые текли рекой через Канал и океан. Помимо «военной» (Бек, Канарис, Остер и другие), на американцев и англичан выходили представители «гражданской оппозиции» (К. Герделер, Я. Шахт, братья Кордт, Хассель, Тротт, Донани), действовавшие напрямую или через Ватикан, Швецию, Швейцарию, Испанию, Португалию, Турцию. Герделер контактировал в США с К. Хэллом, Г. Стимсоном, Г. Моргентау, Г. Гувером, крупными промышленниками. Рузвельт, по некоторым данным, поддерживал контакт со старшим сыном кронпринца Вильгельмом, которого прочили на случай антигитлеровского переворота в регенты.
Текст и подтекст практически всех демаршей немецких диссидентов довольно одноцветен: Европе и Америке ни к чему растрачивать ресурсы в семейных склоках, им надобно сплотиться в борьбе против коммунизма и России. Замирению должно предшествовать окончательное устранение скверны Версаля. Уступки, которые, возможно, потребуются со стороны Англии и Франции, с лихвой окупятся вкладом Германии в борьбу с «большевизмом». Держа шаг с нацистскими военными успехами, «оппозиционеры-патриоты» взвинчивали свои претензии.
Американцев и англичан не могли не настораживать созвучия программ противников нацизма с установками Гитлера. Различие сводилось больше к методологии – фюрер брал без спроса и без меры, его оппоненты хотели бы получить по-хорошему все, что когда-то было или могло стать немецким.
У осторожного Рузвельта, вероятно, не умещалось в сознании, как крупное государство способно ринуться во все тяжкие, ставя цели, несоразмерные его потенциям. Гитлеровская заявка на европейскую и тем паче на мировую гегемонию казалась блефом, понадобившимся Берлину, чтобы заполучить приличный кус. Присматриваясь к Герделеру и его кругу [290] , глава администрации обязан был спрашивать себя: по чьим нотам поют оппозиционеры, стремившиеся превратить свержение фюрера в капитал, которого достало бы на оплату экспансионистской политики германского империализма без нацистов. Голова Гитлера не тянула на ту цену, кою за нее требовали.
В ходе поездки по Соединенным Штатам (1938 год) К. Герделер заключал, что Вашингтон не хочет серьезной ссоры с Германией. Не укрылось от Герделера и то, что американцы предпочитали иметь дело не с неведомыми величинами, а с облеченными властью правителями.
Возвратившись домой, бывший обер-бургомистр Лейпцига передал в имперскую канцелярию доклад, в котором напирал на преимущества «мирной экспансии». Вместе с англосаксами, но не против них немцы получат практически все, подчеркивал он. Сотрудник канцелярии Виземан отказался двигать доклад по инстанции, заявив: «Война – дело решенное, именно война с целью создания Германской империи; последняя должна включать, кроме Великой Германии, Польшу, Украину, Прибалтийские государства, Голландию, фламандское ядро Бельгии, Люксембург, Бургундию, Эльзас, Лотарингию и Швейцарию» [291] .
Допустим, Испании и Австрии было мало, чтобы понять – «Майн кампф» не свод бредовых идей, а установка на действие. Предположим, чехословацкая драма не отозвалась в холодных, расчетливых англосаксонских сердцах. Факты, однако, показывают, что Польша также не вывела демократии из душевного равновесия.
Верно, что попытки подредактировать закон о нейтралитете Рузвельт предпринял за девять месяцев до начала большой войны в Европе: закон в первоначальном издании работал против Англии и Франции, соотношение сил смещалось в пользу Германии. В послании конгрессу 4 января 1939 года президент предложил подправить текст таким образом, чтобы его положения не распространялись на демократические страны [292] . Рузвельта не поддержали. Лишь после объявления Англией и Францией войны Германии президент смог договориться с сенаторами и конгрессменами о более эффективном «обеспечении нейтралитета» и 4 ноября 1939 года подписал закон, вводивший правило «плати наличными и сам вези». Оружие тоже.
Но вот что симптоматично: новый закон не вызвал лавины английских и французских военных заказов. Сохранилась ситуация, своеобразие которой еще 17 ноября 1939 года подметила «Нью-Йорк таймc»: «Замедленные темпы иностранных заказов на машинное оборудование составляют одну из особенностей этой войны, в известной мере подкрепляющих версию о близком мире» [293] . Не вызывает сомнений, что больше, чем оружия, консервативный Лондон жаждал в тот момент от США услуг (но именно услуг, а не дирижерства) для наведения мостов между конфликтующими сторонами, пребывавшими в состоянии войны лишь про форма.
Через деловые круги, прессу, деятелей, известных изоляционистскими настроениями, дипломатические каналы, а также с помощью немецких оппозиционеров велась прицельная обработка президента и его окружения. Официальный Вашингтон подвигали на инициативу, призванную, как не без сарказма отмечали немецкие дипломаты в США, сохранить Германию «в качестве подручного западных держав в их борьбе против России» [294] . Рузвельт медлил: с одной стороны, подмывало желание локализовать войну, с другой – замирение предполагало признание сдвигов в композиции сил, которые излишне укрепляли германский империализм. Против посредничества выступал К. Хэлл. Госсекретарь не верил в его полезность и, кроме того, опасался, что мирные зондажи снизят и без того невысокий боевой дух западных держав, их волю к сопротивлению [295] .